День первый.

Я всё вспомнил. Нет, не так. Я ничего не забывал.

День второй.

Это чистая комната, стены окрашены в светло-зелёный цвет, и нет ни одного окна. Воздух неприятно сухой, но кондиционер шумит еле слышно, поддерживая комфортную температуру. Пол — прохладная плитка, у меня нет обуви, и я развлекаюсь, создавая островки тепла то правой, то левой ногой.

День третий.

Он пришёл ко мне. Он был пьян вусмерть. Принёс хорошее вино и ощутимый запах опасности. Было кое-что ещё, я чувствовал его тревогу и наигранное веселье, но я спустил всё на тормозах. Потом он пропал. На три года. А теперь он мёртв. Рики погиб.

День четвертый.

Кто-то держит меня здесь. Катце вывез меня из огненного ада. Я видел по его глазам, что он хотел убить меня, но он сохранил мне жизнь. «Рики до самого конца пытался о тебе заботиться», — так он сказал.

День пятый.

Мне дают еду, как собаке, через маленькое отверстие в нижней части металлической двери. На пластиковой тарелке. Нет ни вилок, ни ножа. Я ем руками, как животное. Еда, впрочем, гораздо лучше, чем в Кересе. Настоящая рыба, настоящее мясо.

День шестой.

Наверное, мой похититель хотел, чтобы я что-то писал на этом старом ноутбуке. Иначе зачем было оставлять его здесь? Но мне нечего писать, кроме того, что дни здесь бесконечны, а ночи (когда отключается освещение) и того длиннее. Мне кажется — я провёл целую вечность наедине с собой и своими мыслями, однако прошло только шесть дней.

День седьмой.

Сегодня утром кто-то распылил усыпляющий газ через вентиляционное отверстие под самым потолком. Сначала я увидел, как потоки воздуха наслоились друг на друга, потом ощутил на языке слабый горький привкус. Со мной что-то сделали. Вероятно, они дождались, пока я отрублюсь, открыли дверь и увезли меня в лабораторию. Все воспоминания при мне, а значит, мне не стирали память.

День восьмой.

Или девятый. Или десятый. Поскольку неизвестно, сколько времени я провёл в отключке, то путь будет десятый. Мне нравится эта цифра.

Если задуматься — что такого делали Бизоны? Мы воровали кредитки у туристов, дрались с парнями Мэддокса, пили стаут, пытаясь забыться в наркотическом сне, гоняли на краденых мотоциклах. Изменил бы я что-нибудь? Да, мастер. Я бы сгрёб Рики в охапку — тогда, в Мидасе, и сказал, что кредиток более чем достаточно. Если бы я знал... что именно тогда он встретит проклятого блонди!

Ещё, как вариант, я не стал бы утешать Рики, когда его дружок по Гардиан откинулся. Гил, кажется. Но я побежал подтирать ему слёзки, как преданная нянька, и втайне радовался, что Рики теперь принадлежит мне одному.

И уж точно я не стал бы отрезать ему член. Сейчас я забил бы на это.

Но случилось то, что случилось. Прошлого не изменить.

День двенадцатый.

Это не Катце. Мой похититель. Катце, с большой долей вероятности, уже мёртв.

Он был красивый, и шрам не портил его лица. «Ты уничтожил Хэбэй. Ты убил Рики и Ясона», — вот что он сказал в нашу последнюю встречу.

День тринадцатый.

Я уже давно догадался, что на мне проводят психологические опыты. То, что я пишу здесь, на моём ноутбуке, появляется там, у них. Для чего это нужно, я не понимаю. Проще простого было бы вскрыть мне мозг и достать всю нужную информацию. Но кто-то не ищет лёгких путей. Вероятно, они желают определить, пишу ли я правду. Тогда их ждёт большой сюрприз.

День четырнадцатый.

Вчера со мной случилась безобразная истерика. Я потерял лицо. Разбил ноут.

День пятнадцатый.

Меня опять усыпили газом, пущенным по системе вентиляции. Я очнулся с пластиковой хернёй, похожей на непрозрачную колбу, на месте отсутствующей руки. Они решили восстановить руку? Для чего? Снять колбу невозможно. Каким-то образом её врастили мне в предплечье. И вернули ноутбук взамен разбитого. Вместо нормальной еды, к которой я уже привык, мне подсунули свежую рыбу. По-моему, она была ещё живая, когда я ел её, отплёвываясь от чешуи.

День шестнадцатый.

Я ничего бы не изменял, поняли, вы, твари? Я жалею, что взрывчатки оказалась так мало. Надо было взорвать всю Танагуру к чёртовой матери.

День семнадцатый.

Воздух ужасно сухой, я задыхаюсь. Прокричал об этом камерам на потолке, но ничего не произошло. Лёгкие разрывает, каждый вздох даётся мне с трудом. Больше ни слова о Рики.

День восемнадцатый.

У меня новая комната. Половину пространства в ней занимает маленький бассейн. Вода в нём морская, пахнет водорослями, солнцем и солью. Рука постоянно чешется. Я представляю, как она отрастает дюйм за дюймом. Кожа, наверное, будет розовой и мягкой.

День девятнадцатый.

Мне пришло в голову, что я — крутой парень. На самом деле крутой, не отстой, не мелкий отброс и падаль, ворующая кредитки, чтобы пропить полученные от дилера деньги. Я убил блонди. Только вслушайтесь в это. Я убил блонди.

Из-за этого меня и держат здесь, правда же, мои невидимые надсмотрщики? Они пытаются разобраться с моими мозгами. Я особенный. Я монгрел, убивший блонди. Скорее всего, по Кересу уже ходят байки обо мне.

Мои старые зубы выпадают. Наверно, понимают, что у такого крутого парня, как я, должны быть совершенно особые зубы. Тонкие и острые. Да, детка!

День двадцатый.

Меня целенаправленно сводят с ума, травят газом, добавляют в мою пищу невидимый яд. Мне снятся странные сны — что-то тёмное и пугающее, чему нет названия, текучее, но обладающее формой, злое, но бесконечно справедливое. Запах моря и гниющих водорослей преследует меня, навязчиво, как неприятный, но настойчивый поклонник. Я плыву там, в своих снах, и вместо рук у меня щупальцы, вместо ног — щупальцы, и меня зовут тысячи голосов на неведомом, неслыханном мною ранее языке, и я отвечаю.

Дань двадцат

Сегодня я сказал пару слов, что помнил после сна — ррльех, вгах'нагл. Моя язык повторил их. Пред мои взором всплыли воспоминания: полуразрушенный дворец, скрытый тоннами зелёной воды, руины, стены с остатками древних иероглифов; чудовища, медлительные, но неумолимые, текучие, как нефть, и гладкие, как смерть. Если бы Рики был сейчас здесь! Остатки руки под колбой нестерпимо чешутся и зудят, и временное облегчение приносит водда в бассейне.

Дань двадцатпервый

Меня сводят с ума. Я не могу понять, где прошлое, а где настоящее. Сегодня я проснулся в бассейне, и я дышал под воддой! Это какие-то фокусы моих пхитителей, я знаю. Между пальцами рруки образовались наросты кожи, прозрачные, с тонкой сеткой крровеносных сосудов. Мне стало тяжело печать. А кроме того (это мой большой секрет, дорогой мглв’нафх) я забываю значения слов.

Дан дванцтарр

Рука нестерпимо чесалась, и я разодрал зубами своё предплечье. Это оказалось легче лёгкого — мои новые рхангл остррее лазерного ножа. Я увидел тёмно-синюю гнагл, почти чёрную, похожую на слизь, и змеевидные щупальца, достаточно длинные. Они извивались и совершенно меня не слушались. Что я могу сказать — я смеюсь вам в лицо, отстойные факиры, от палёного стаута у меня и не такие глюки случались. Придумайте что-то получше.

Дан фанрр

Сегодня ночью я слышал зов из глубины. Пх’нглуи мглв’нафх Ктулху Р’льех вгах’нагл фхтагн. Бездна, скрытая мраком, звала меня. Голосом Рлики. Я не могу сказать, кто это, но, скорее всего, кто-то очень важный для меня, раз я запомнил его имя. Это моя последняя запись. Я так решил. Я знаю, что должен сделать, во славу Рльеха. Никто меня не остановит. Ногти на моей человеческой руке твёрже камня, твёрже металла. Да-да, того металла, из которого сделаны стены моей клетки. Глаза мои видят в темноте. Уши мои слышат, как за много миль от меня летучая мышь задевает когтями ветки деревьев. Руки мои сильны. Ноги мои быстры. Зубы мои остры. Мне надо только добраться до океана. Добраться до океана.

Объяснительная.

Наблюдение за объектом №345, кодовое имя «мглв’нафх» стало невозможным по причине отсутствия объекта. В 3:24 ночи, согласно камерам наблюдения, объект разрушил стену помещения №89, повредил 5 боевых дроидов, 4 медицинских дроида, 1 фурнитура и скрылся в неизвестном направлении. Отслеживающий датчик, ранее вживлённый в руку объекта, обнаружили на полу разрушенного помещения №89. Поисковые работы продолжаются.

Младший лаборант Д. Крез.

Наверх

Катце наблюдает за Раулем. Внимательно следит за каждым движением.

Блонди одевается, не торопясь и не оборачиваясь. Светлые волосы беспорядочными волнами спускаются на обнажённую спину. Глядя на неё, Катце вспоминает, как один раз оставил на этой идеальной коже свою метку — четыре широких параллельных царапины. Пылкая страсть ему не знакома, зато боль — очень даже. И Катце её не любит. А так как блонди не отличаются особой внимательностью к чувствам других, приходится как-то показывать, что происходящее ему не нравится. За это напоминание, что он — живой человек, Катце получил пощёчину, после которой чуть не отключился. Голова потом пару дней болела.

«Тебя совесть не мучает?»

Этот вопрос Катце не собирается задавать вслух. Но ему любопытно: как можно самому спать с монгрелом, одновременно надоедая коллеге нотациями по поводу того, что он занимается тем же? Разница, конечно же, есть: о них с Раулем никто не знает, а Ясон выставил своего монгрела напоказ, наплевав на все правила. Но разве это важно?

Катце достаёт из пачки сигарету, но не для того, чтобы прикурить: Рауль этого не потерпит. Для господина Ама нет ничего важнее репутации, а запах именно этих сигарет, который непременно впитается в одежду, может вызвать ненужные вопросы и подозрения. Так что Катце просто катает сигарету между пальцами и продолжает наблюдать, ожидая, когда неторопливый обряд одевания закончится, блонди уйдёт, и можно будет расслабиться.

Интересно, Рауль когда-нибудь говорил Ясону что-то вроде: «Посмотри на меня: о моей связи не знает никто! Связь есть — проблем нет».

Конечно, такого Рауль никогда не скажет. Катце вообще не может себе представить, чтобы Рауль был с кем-то откровенен. Все блонди — лицемеры и лжецы. Неважно, для чего они лгут: в личных целях или по работе. Катце и сам — мастер искажения истины. И он никогда не расскажет, что у него есть такой секрет. Но и читать нотаций никому не будет. Можно было бы подумать, что Рауль пытается оградить Ясона от неприятностей, заставить задуматься о последствиях... Но Катце не может поверить, что блонди способен беспокоиться о чём-то, кроме собственных интересов.

Да и к чему эти размышления? Катце давно привык принимать всё, что касается блонди, не задавая вопросов и не задаваясь ими. Ясон оставил в живых после истории со взломом файлов «Гардиан»? Не задумывайся. Просто пытайся выжить, делай всё, что в твоих силах, чтобы быть полезным. Ясон сделал представителем Танагуры в том же «Гардиан»? Не задумывайся. Просто продолжай делать всё возможное, чтобы оставаться полезным. Рауль приказал явиться в лабораторию? Не задумывайся. Просто явись и постарайся уйти оттуда живым. Рауль потребовал сделать ему минет? Не задумывайся. Сделай. Приказал раздеться и подготовить себя? Не задумывайся. Просто сделай, как сказано. Рауль снова вызвал? Не задумывайся. Не задумывайся! Просто иди туда, куда приказали, и делай то, что требуется.

Если бы всё было так просто! Если бы он мог приказать себе не думать об этом, не анализировать! А главное, если бы он мог послушаться самого себя — тогда было бы и правда просто. Но он не может. Не может не думать, почему Рауль иногда вызывает его. Не может не пытаться понять, зачем блонди занимается с ним сексом. Потому что хочет этого? Потому что Катце — именно тот, кто точно не станет распространять сплетни и сам будет воплощением осторожности?

Да что за ерунда! Рациональные объяснения нужны для бизнеса. Хоть у Катце никогда и не было романа, он знает — ну, хотя бы догадывается, — что отношения между любыми свободными людьми могут быть или для того, чтобы оставить потомство, или ради выгодной партии, или чтобы просто быть с тем, кто тебе нравится. Потомство Рауля вообще интересовать не может, потому что элита стерильна. Выгодная партия из Катце не получится при всём желании: мужчина, монгрел, да ещё и кастрат. Остаётся последний вариант, но он кажется абсолютно нерациональным и невозможным.

Можно, правда, ещё вспомнить, что Рауль — учёный, и вся его жизнь связана с наукой. Но выдумать такой эксперимент, для которого потребуется сексуальная связь блонди и монгрела?

«Только в твоих снах, парень, только в твоих снах. Давай-ка подумаем. Зачем нужен кастрированный монгрел, если можно взять кого угодно с членом и яйцами, запереть его в лаборатории и трахать хоть каждый день, не беспокоясь, что это станет известно? Наконец, почему бы не взять фурнитура помоложе, если уж нужен непременно кастрированный монгрел?»

Не задумывайся. Ради бога денег и благополучия, которому поклоняешься последние годы! Не задумывайся.

Сложно это всё. Да и не к месту. Поразмышлять можно потом. В офисе, в удобном кресле, удаляя файлы камер видеонаблюдения и ощущая во рту привычный горьковатый вкус сигарет.

Рауль уже оделся, смотрит на себя в зеркало и недовольно морщится, когда находит изъян: рукав пиджака задрался, и из-под него торчит манжета рубашки.

Катце выбирается из-под одеяла, не стесняясь — было бы кого. В прошлый раз ему неожиданно захотелось подойти и поцеловать Рауля. Глупая и сентиментальная мысль. Но с тех пор, как она появилась, Катце всё думает — как отреагирует Рауль? Отвесит пощёчину? Вряд ли. Удивлённо уставится? Возможно. Уклонится? Да, почти наверняка. Уклонится и прикажет держать себя в руках.

Рауль оборачивается. В глазах появляется недоумение, и Катце внутренне усмехается.

Глупые мысли глупого монгрела.

Катце суёт сигарету в зубы и подходит к Раулю настолько близко, насколько считает безопасным. Протягивает руку и вытаскивает из вьющихся золотистых прядей волос — короткий и тёмно-рыжий.

Рауль хмурится и кивает.

«Вместо спасибо, значит», — думает Катце.

— Не за что, — он натянуто улыбается и отходит обратно к кровати, с трудом сохраняя привычно-невозмутимое выражение лица.

Блонди уходит, и Катце наконец-то валится на кровать со страдальческим стоном: спина болит, а то, что пониже спины, болит ещё сильней. Но простыни чистые, это он заметил — значит, всё нормально, пройдёт. Надо только немножко отдохнуть. Жаль только, отдыхать некогда: нужно ехать в офис и быстро заметать следы.

Катце переворачивается на спину, дотягивается до тумбочки, на которую, когда раздевался, выложил сигареты и зажигалку. Он ведь может себе позволить хоть немного отойти? Пять минут. Всего пять минут!

Сделав первую затяжку за три часа, Катце слегка «плывёт». Он закрывает глаза и представляет себе, как целует Рауля на прощание. Обычно Рауль не отвечает ему даже в мечтах: кривится, брезгливо отстраняется или вообще отталкивает. Но не в этот раз. В этот раз он обнимает Катце, прижимает к себе, проводит рукой по спине вдоль позвоночника, а потом ещё и проникает языком в рот. Это оказывается безумно возбуждающим. Катце думает, что после такого поцелуя мог бы даже захотеть продолжения. Жаль, конечно, что он фурнитур и не представляет, каково на вкус настоящее сексуальное влечение. Но сожаления — это удел неудачников. А Катце не раз в жизни везло. Он вообще на удивление удачлив. Но это не мешает завидовать Рики...

Так, стоп. Вот это уже совсем лишнее.

Катце открывает глаза. Сигарета уже дотлела до середины. Он стряхивает пепел в кружку с кофе и затягивается снова.

Хватит пустых мыслей. Нужно сосредоточиться на реальных задачах. Первая — одеться. Вторая — вылить в унитаз кофе с окурком. Мелочь, конечно, но Катце не любит оставлять следы. Третья — добраться побыстрей до офиса. Четвёртая — уничтожить информацию о пребывании Рауля в отеле.

«Что сделать на этот раз? Просто удалить?»

Катце садится на кровати и подбирает с пола свои носки и брюки. Интересно, а нижнее бельё где? А, вот оно.

«Нет, не хочу. Заменить? Почему бы и нет? На кого?»

Катце надевает трусы и, кривясь от боли, влезает в брюки. Да уж, сегодня дожить до вечера будет непросто. И почему ему так повезло, что в любовники достался блонди? Впрочем, он бы никого другого к себе и не подпустил.

«Итак, заменить видеофайлы. Надо будет выбрать кого-нибудь из тех, кто живёт в отеле. Кто у нас тут сейчас?»

Катце кидает окурок в кружку, суёт в зубы новую сигарету и накидывает рубашку.

«Ах, да. Мистер Шаму-Верлен. Ну, пусть будет он. Хотя рожа у него...»

Катце передёргивает: он бы никогда не спутался с таким. Да и менять блонди на мерзкого старикана кажется чуть ли не святотатством. Но ничего не поделаешь. Трахаться с бизнес-партнёром хотя бы логично. А вот выбрать левого туриста будет большой ошибкой. Если кто-то заинтересуется записями, пусть лучше думает, что это небольшое одолжение, чтобы заключить сделку повыгодней: извращённый секс как инструмент бизнеса — обычное дело на Амои. Другой расклад вызовет подозрения.

«Шаму-Верлен, так Шаму-Верлен».

Не слишком высокая плата за спокойствие.

Ну, а сейчас надо сосредоточиться на том, чтобы дойти до машины, не вызывая смех окружающих. То есть, по меньшей мере, не отклячивая зад.

Катце надевает туфли и чёрный пиджак, поправляет волосы и смотрит на себя в зеркало.

«И всё-таки: почему — я?..»

Этот вопрос он не перестаёт себе задавать на протяжении последних лет. Но спросить Рауля никогда не сможет.

Наверх

— Послушай, Кайл, мы можем сделать тест на ДНК, — говорит Вел торопливо, цепляется тонкими пальцами за рукав, задирает к потолку жалкое скуластое лицо. Кайл хочет стряхнуть его — брезгливо, как стряхивают мёртвых насекомых. Вел преследует его с завидной настойчивостью, и Кайл видит его малахольную фигуру и бесцветные глаза, куда бы ни пошёл. В бар «Ио» Вел просачивается мимо охранников, как вода сквозь камни, и Кайл уже знает наперёд, что будет дальше — денег у Вела нет, и он будет уныло слоняться около столика, занятого Кайлом и братвой из банды, и бросать на него, Кайла, полные печали взгляды. Кто-нибудь из парней, скорее всего, Микки, он Вела на дух не переносит, скажет:

— Эй, глядите-ка, мелкий ублюдок притащился. Опять будешь перед Кайлом стелиться?

Вел зачахнет от грохнувшего смеха, забьётся в угол. Чуть позже какой-нибудь придурок из тех, что становятся особенно агрессивными после трёх бутылок стаута, вытащит его на улицу, или как вариант, начнёт избивать прямо в баре.

Однако сегодня всё пошло не по сценарию. Парни ещё не подошли, и Вел осмелился заговорить с ним.

Кайлу и смешно, и противно одновременно.

— Что тебе нужно? — спрашивает он, наблюдая, как Вела трясёт.

— Ты мой брат, — Вел смотрит упрямо, чуть наклонив голову, круглыми, блестящими глазами. Кайл видит белые ресницы, словно припорошенные пылью, вялый, безвольный рот. Вел — уродливый маленький попрошайка, вот что, — думает в очередной раз Кайл. У Вела перемкнуло в мозгах, и он с какого-то Рагона решил, что Кайл — его брат. Наслушался басен в Гардиан или уже здесь, в Кересе; где именно Велу пришла в голову эта отстойная идея о кровном родстве, Кайл не знал и знать не хотел. Много мыслей крутится у Кайла в голове. И ни в одной нет места Велу или подобным ему неудачникам. Первая мысль, она же главная — как бы удачно прожить день и не сдохнуть. Проснуться здоровым (относительно), найти пожрать, а если повезёт, так и выпить, не нарваться на парнишек Мэддокса (он в последнее время совсем с катушек слетел) или Джикса (здесь всё стабильно — этот всегда не в себе), прошвырнуться по Мидасу, успешно пощипав туристов, но при этом не попасться на глаза тёмным (отбитые электрической дубинкой внутренности — это совсем не весело). Всё это — повседневная жизнь, рутина. В ней не было места размышлениям о семейных ценностях. А Вел всем своим видом, всем своим существованием выбивал его из колеи. Вел начинал талдычить, как заведённый, про их родство, про общую мать (как будто такое вообще возможно, ведь никто из полукровок, вышедших из Гардиан, не знал о своих родителях) Это был полнейший бред, ну никак не могло у Кайла быть брата — он и случаев таких не знал, даже городские легенды стыдливо обходили тему кровного родства стороной. Понятно, что Вел подкатывает к нему яйца с одной целью — пристроиться получше.

В минуты блаженного бессмыслия, обычно наступавшего после второй бутылки стаута, Кайл думал об этом с всё нарастающей злобой — Вел хочет прийти на готовенькое, хочет остаться чистеньким, не то что сам Кайл. Было время, когда Кайл и спал на голом полу, и крыс ел, и жопу свою подставлял, и нужным людям поддакивал, душа в себе бессильную ярость. А сломанные рёбра, раны, не заживавшие по нескольку недель, гниющие, дурно пахнущие и оставлявшие после себя толстые кривые шрамы? Но Кайл пережил это, всё-таки своего добился — у него есть крыша над головой, мотоцикл, он уважаемый член банды, правая рука правой руки. Теперь уже он насилует и ломает кости, учит жизни несмышлёнышей, тёплую свежатинку прямиком из печки Гардиан. Но Вел не хочет понимать — каждый защищает свою спину. Он жалобно блеет, что любит Кайла, и не сводит с него собачьих, боязливых глаз.

Кайл многое мог бы рассказать о навыках выживания в трущобах. Как ссал в бутылку из-под стаута, а потом пытался пить собственную мочу, потому что парнишки Мэддокса загнали его, как кошки крысу, на пятый этаж полуразрушенного здания, одного из наследий борьбы Кереса за независимость. Он спрятался тогда в угловой комнате, извернув тело под немыслимым углом, прополз через проём в стене, проход с одной стороны был завален битым кирпичом, а с другой обрушившиеся балки открывали прекрасный вид на железный город. И лежал, обессилев от голода и жажды, и не верил своему счастью, когда понял, что его преследователи ушли, что им наскучила эта забава.

Кайл мог бы рассказать, как убил своего первого топляка. Он заметил его в баре — тот, расплачиваясь с барменом, неосмотрительно достал толстую пачку кредиток. Кайл пошёл за ним, весёлым, пьяным и обдолбанным, а затем, улучив момент, ударил сзади. Сила удара была такой, что топляк рухнул, как подкошенный, а когда Кайл перевернул тяжёлое тело на спину, чтобы добраться до нагрудных карманов, из оскаленного рта хлынула кровь, в неверном свете лун похожая на чёрную водицу. Кредитки он отдал Заку, Зак хорошо платил за краденое. Деньги пропил. И несколько ночей подряд, две или три, Кайлу снились кошмары, в которых мёртвый топляк преследовал его в разрушенном лабиринте. Потом Кайл убивал не единожды, но запомнил только того, первого. Этот самый первый мертвец врезался в память, как высеченный из камня.

Кайл мог бы рассказать, как блевал собственной кровью, пока его тащили к хирургу. И хирург, помятый и бухой, расковырял половину желудка, пытаясь найти кусок ножа, которого там и быть не могло, а лучше бы морду ровно заштопал, сука. Раскроенный заново рот не желаете? Не хотите ли ссаться от страха, увидев своё отражение в зеркале? Куда понять это Велу, с его-то гладкой, нетронутой рожей. Забаву с ножом выдумали весёлые ребятишки Джада, хотели поглядеть, что будет, если Кайл проглотит кусочек. Фантазии им было не занимать, но и Кайл был не пальцем деланный. Ему, может быть, тоже было любопытно посмотреть, сможет ли крыса прогрызть человеческую плоть. Ну что же, вполне смогла. Вот ещё один прекрасный вывод — всегда убедись, что у тебя за спиной не осталось никого, кто мог бы отомстить.

Кайл бы рассказал, да Вел не станет слушать. В голове у него — душеспасительный бред, который он щедро извергает на Кайла. Вел мечтает, что Кайл возьмёт его под свою защиту. Он не понимает, что положение Кайла, всё то, чего он добился, создано ночными кошмарами, кровью, обломками кирпичей, падалью, которой он питался, чтобы не сдохнуть от голода, изуродованным лицом. И он может легко потерять своё место, на раз-два. Кайл знает, что всё ненадёжно, зыбко и временно, и на пятки уже наступают более клыкастые, более проворные, более удачливые. Кайл не из первых, но и не из последних, ему ещё удаётся держаться на плаву, но защитить Вела означает добровольно подставиться под удар. Вел — не равный ему, и о партнёрстве говорить нечего.

Керес всех перемелет.

Вот и все причины, по которым Кайл не хочет разговаривать с Велом. Вечер идёт по накатанной — Вела пинают по бару, но Кайл этого не видит, он принял «конфету», и в его затуманенном наркотиком сознании совершенно другая реальность.

Через три дня Вел опять подходит к нему.

— Нам нужно поговорить, — робко тянет он.

Кайла корёжит от бешенства. Но он идёт по улице, всё дальше и дальше от центра. Редкие прохожие стараются прошмыгнуть незаметно, дома зияют чёрными дырами выбитых окон. Кайл осматривается краем глаза — не видно ли парней из других банд? Наконец он ныряет в своё убежище. Вел, нерешительно потоптавшись на пороге, заходит следом. И, достав из кармана падд, протягивает Кайлу. И смотрит ликующим светлым взглядом.

На экране падда светятся диаграммные кривые, одна красная, другая зелёная, и Кайл не сразу понимает, что это. Но затем читает: «...На основании генетического материала... совпадение ДНК... вероятность родства... высчитанного... составила 99,9%». Спина моментально похолодела, Кайл застонал сквозь зубы, и Вел, встревоженный этим звуком, отпрянул от него.

В голове у Кайла пусто, и хочется пить, курить и умереть. По всему выходит, что ублюдочный бесноватый Вел приходится ему братом. И признать это — подписать себе смертный приговор. Они оба пойдут ко дну, Вел станет камнем у него на шее — неспособный защитить себя, он может стать причиной его гибели. Выживает сильнейший — эту истину знает любой монгрел. Вел станет его слабостью. Другое дело — братья Гримм, зачем-то думает Кайл, вспоминая захватанные, измусоленные комиксы, его любимые... как они вместе мочили инопланетную заразу, боролись со злом. От такого брата и он бы не отказался. Такой брат сам бы за него убил, половину Кереса разнёс, как в девятом выпуске, когда Якоба взяли в заложники, а у Вильгельма крышу сорвало. Однако его реальность предстала в виде неприглядного Вела. За какую-то долю секунды Кайл принял решение.

— Ты кому-нибудь рассказал? — спросил он, закуривая сигарету. «Амок» слишком крепкие, но других у Кайла не было, и он сглотнул горькую слюну.

— Нет, — и Вел быстро добавил, будто боясь, что Кайл его оборвёт: — Пожалуйста, Кайл, не сердись. Ты никогда меня не слушал, так послушай теперь. Я взял твой волос неделю назад, когда ты был в отключке после вечеринки у Айзека, и отнёс Заку.

Кайл кивнул. Зак был посредником, скупал краденые кредитки, доставал наркотики. Ещё ходили слухи, что он оказывает разного рода услуги. Ну что ж, по крайней мере, Кайл убедился, что это не просто слухи.

— У него есть люди в подпольной лаборатории, и они сделали анализ, — Вел замялся, но всё-таки продолжил: — Деньги я взял у тебя.

У Кайла потемнело в глазах. Звучало это, как нелепая насмешка судьбы — мелкий обсос украл его деньги, на них сделал анализ ДНК, и хоп-хей, у него есть брат. Это было то же самое, как если самому заплатить за то, чтобы его поставили раком и отымели до кровавого мяса.

Кайл нащупал в кармане лазерный нож и подошёл ближе, а Вел, внезапно что-то почувствовав, отступил назад, потом ещё и ещё, пока не наткнулся на холодную стену. Глаза у него стали совсем безумными, но он не сказал ни слова, только открывал рот широко, как рыба, выброшенная на берег.

Через несколько минут всё закончилось. Тело его брата с лёгким стуком ударилось об пол. Кайл вышел, не оглядываясь.

Когда Кайл поднялся на третий этаж старого дома, в квартиру, которая служила убежищем его банды, то из парней там был только Сайкл.

— Здорово, братан, — сказал тот, не отрываясь от процесса скручивания самодельной сигареты, — тебя три дня не было, мы уж было решили, что придурки Мэддокса тебя порешили. Но мы тебя искали, честное слово, братан! Нашли нычку одного старьёвщика, там всяких штук взяли, Никки сказал, что это всё заебатые штуки. Можно будет толкнуть перекупщику, денег поднять хороших. Потом нашли трупак малолетки, ну того, который за тобой таскался, Кел его звали вроде. Ещё нудил всё время, что он твой брат. Кокнули его. Кто кокнул — хер знает.

— Вел его звали, — поправил Кайл. — Странно, что раньше не пришили, на редкость бесполезный слизняк был.

— Ну, — сказал Сайкл, довольно затягиваясь, — Керес всех перемелет. Прикинь, а ещё говорят, что Рики Дарк вернулся. Три года где-то хуи пинал, а теперь здрасьте. В баре его видели.

Кайл ощутил покалывание в кончиках пальцев — как всегда, когда перед ним открывались новые возможности. Рики Дарк был лидером Бизонов, и сейчас, когда он объявился, можно было надеяться, что впереди передел территорий и влияния. А если бы удалось стравить Бизонов с Мэддоксом или Джиксами! Понятно, что Бизоны уже не те, но Рики Дарк — всё равно что джокер в рукаве.

— Сайкл, срочно найди всех остальных. И этого, с разноцветными глазами, тоже найди, этот пидорас нам пригодится, — сказал Кайл. О Веле он уже не думал.

Наверх

— Мама, смотри! Какой красивый! — маленькая Тэя дёргает мать за руку и показывает пальцем куда-то в толпу.

На улицах не протолкнуться — в день проведения Аукциона пэтов просторный Мидас вдруг становится тесным и душным. Особенно это заметно здесь, в Мистраль Парке.

— Смотри, мама! — настойчиво повторяет дочь, и глаза матери начинают искать среди мельтешащих пышных нарядов туристов тот, который так впечатлил Тэю. Наверное, вон тот жёлтый плащ, расшитый блёстками... Госпожа Тикана вздыхает: теперь придётся искать в магазинах что-то похожее, чтобы порадовать дочь.

— Он тебе так нравится? — усталым голосом спрашивает она и, видя горящий взгляд дочери, опять тихонько вздыхает: даже просто похожую тряпку попробуй найди, да и наверняка стоить будет недёшево, но если дочь попросит, отказать она не сможет. Тэя — её звёздочка в тёмном небе, её солнечный день среди череды тоскливых и ненастных.

— Он такой... — Тэя задерживает дыхание от восторга и не сразу находит нужное слово, — ...необыкновительный!

Мать провожает взглядом блестящий жёлтый плащ и вдруг слышит:

— Я выйду за него замуж! Только за него!

Дочь восхищённо смотрит в толпу, мать пытается проследить за её взглядом и растерянно спрашивает:

— О ком ты, милая?

Тэя тычет пальцем в сторону группы мужчин, стоящих неподалёку, и мать понимает, что на этот раз ошибки быть не может: рядом с красотой элиты меркнет любой блестящий наряд. Строгий серебристый костюм, облегающий высокую стройную фигуру, и каскад светло-синих волос с едва заметным сиреневым оттенком не оставили бы равнодушным никого, а девятилетнюю девочку, впервые увидевшую кого-то из элиты, — и подавно.

— Это лианкар, мама! — сияя от счастья, шепчет дочь. — Я говорила тебе, что они бывают не только в сказках!

«Лианкары» — так в одной из сочинённых матерью небылиц назывались гаснущие звёзды. Чтобы не исчезнуть совсем, звезда посылала свой свет на одну из планет, где он превращался в прекрасного мужчину. «Я выйду замуж за лианкара»! — не раз заявляла Тэя. Она рисовала героев маминой сказки лазерными карандашами на хрупких пластинах и заключала эти изображения в специальные прозрачные кубы, преобразующие их в трёхмерную модель. Лишь тогда госпожа Тикана с удивлением обнаружила, что нарисованные ребёнком портреты «лианкара» действительно напоминают сапфиров — синеволосых представителей танагурской элиты.

***

Главный корпус аукционного комплекса — именно здесь она увидела Теодора Моэна впервые, когда стояла вместе с матерью напротив главного входа. Тот день оказался для неё судьбоносным — Тэя влюбилась без памяти. Мать только улыбалась детскому увлечению дочери, надеясь, что со временем оно пройдёт, но Тэе исполнилось пятнадцать, а она продолжала проводить почти всё свободное время не с подружками, а возле главного корпуса аукционного комплекса.

— Его зовут Теодор, мама! — как-то раз с восторгом сообщила Тэя, вернувшись домой. Чмокнула мать в щёку и потанцевала в свою комнату, напевая: — Те-о-дор... Те-о-дор...

Тэя потратила все свои сбережения, чтобы выяснить имя ненаглядного сапфира. Её не волновало, что пару гражданам выбирает система, что в шестнадцать ей придётся выйти замуж за какого-то незнакомца, возможно, даже из другой зоны города, где она никогда не бывала. И что однажды ей предстоит стать матерью его ребёнка только потому, что рассчитанное системой сочетание генов даст наилучший результат. Хочет она того или нет, ей придётся жить с этим мужчиной и спать с ним, если он пожелает. Вся эта перспектива казалась ей несбыточно далёкой, а сейчас она беззаветно любила своего сапфира и думала только о нём. В её комнате повсюду были его изображения, и к ним постоянно добавлялись новые.

Тогда уже забил тревогу отец. Никогда не питавший любви к дочери господин Тикана был помешан на собственной персоне. Он служил управляющим в небольшом отеле и очень дорожил своим местом.

— Ненормальная! Ты хоть понимаешь, чем это всё может обернуться для меня?! — гремел господин Тикана, швыряя кубы на пол — те со звоном разлетались на мелкие осколки. При каждом ударе Тея вздрагивала и стонала так, будто отец швырял на пол не изображения Теодора, а её сердце. Но, с детства чувствуя нелюбовь отца, она боялась с ним спорить.

Мать попыталась вступиться за дочь:

— Это всего лишь невинное увлечение! Кому повредит, что девочка любуется красотой элиты?

— Ты совсем дура, да?! — брызгая слюной, орал господин Тикана. Жену он тоже никогда не любил: женщина, навязанная системой «Зейн», была ему как кость поперёк горла. Уже много лет он не прикасался к ней, предпочитая пресным супружеским объятиям общество юных девочек-пэтов в одном из известных публичных домов. Недешёвое развлечение влетало в копеечку, так что от солидной зарплаты главы семейства порой оставался только пшик. — Девочка! Ей почти шестнадцать! Ты не понимаешь, что она может привлечь внимание Службы безопасности? Ты хоть представляешь, за кем она следит?! За Теодором Моэном, главой пятого отдела этой самой службы! А вдруг её примут за продажную шпионку?! Тогда я... стану каким-нибудь грузчиком в одном из доков космопорта, тебя разжалуют до уборщицы, а эту идиотку заберут в каталажку! Это...

Следующих слов отца Тэя не услышала: закрыв ладонями уши, она с рыданиями выскочила из комнаты. Шпионка! Как можно было подумать, что она замышляет что-то против Теодора?! Да она убьёт за него! Жизнь отдаст за него!

Отец ошибся: Службу безопасности Тэя Тикана не заинтересовала. Она закончила обучение и заняла рабочее место матери, для которого та в свои тридцать восемь была слишком стара.

***

Работу на ресепшене Тэя сочла даром небес, счастливым знаком судьбы: она оказалась достаточно красивой, чтобы находиться в таком месте — среди элиты и туристов-богачей. Её приятельнице повезло меньше: предназначенное ей место службы в одном из казино было отдано другой, более красивой девушке. Как бы скрупулёзно ни рассчитывала система внешность будущих детей и их способности, природа подчас вносила свои коррективы. Тэя не обманула ожидания системы и теперь лучезарно улыбалась посетителям в надежде, что когда-нибудь её заметит и Он.

И однажды это случилось — Теодор Моэн обратился к ней с вопросом. Он внимательно смотрел на неё своими необыкновенными синими глазами! Он её заметил! Тэя летела домой, как на крыльях.

— Он так смотрел на меня сегодня! — с этими словами она бросилась на шею матери, а потом плюхнулась на свою кровать и с безмятежной улыбкой уставилась в потолок. — Мама, я правда выйду за него замуж. Знаю, ты сейчас скажешь, что система и всё такое, но он же занимает высокий пост, может и повлиять на выбор системы.

Сердце госпожи Тикана больно ударилось, она настороженно посмотрела на дочь: возможно, она упустила что-то важное в своём ребёнке, и витание в облаках — признак не только романтичной натуры, но и нездоровой психики.

— Милая, ты меня пугаешь, — голос госпожи Тикана звучал мягко, но в нём была слышна тревога. — Ты как будто живёшь в другом мире. Он элита, а ты гражданка. Между вами не может быть ничего общего!

— Мама, ты просто не веришь в то, что чудеса случаются! Может, я стану первой, кому удастся невозможное!

— Дорогая, — возразила мать, — на Амои не бывает чудес! Тебе пора вырасти из детских сказок. Элита — не люди. У них нет человеческих потребностей...

— Этого не может быть! — рассмеялась Тэя, и что-то в этом смехе насторожило госпожу Тикана ещё больше. Она решила действовать иначе:

— Милая, ты когда-нибудь замечала среди элиты... женщин?

Улыбка Тэи погасла. Она медленно села и устремила тяжёлый взгляд на мать.

— Хочешь сказать... им не нужны женщины? — неестественно спокойно произнесла она.

— Не нужны, — подтвердила мать и снова ощутила боль в груди: когда-то она тоже пережила любовное разочарование и понимала, как тяжело её девочке.

— Не нужны... — Тэя эхом повторила слова, такие жестокие в своей правде.

***

«Какой же наивной дурой ты была!» — мысленно кричит Тэя, глядя, как в каких-то пяти шагах от неё Теодор Моэн мило беседует с одним из «этих» — так она зовёт танагурских блонди. Как же она ненавидит жёлтоволосых блюстителей системы! Ненавидит за то, что вчера, получив «брачное распределение» и увидев изображение своего будущего мужа, она упала в обморок и больно ушиблась головой. Теперь её лоб украшает ссадина. Будь у Тэи деньги, от неё с лёгкостью можно было бы избавиться в любой из клиник Мидаса. Но денег у Тэи нет, поэтому она старательно прикрывает разбитый лоб волосами.

Она ненавидит «этих» — им доступно то, чего ей никогда не видать. Но больше всего она ненавидит «этих» за то, что в последнее время слишком часто видит одного из них рядом с Теодором. «Так вот почему им не нужны женщины! — как-то раз осенила её внезапная мысль. — Элита предпочитает мужчин. Получается, что бродящий по городу анекдот про блонди, живущего со своим пэтом в Апатии, не такой уж и смешной».

Тэе хочется рыдать — слеза уже повисла на ресницах и вот-вот испортит её безупречный макияж. Очертания Теодора расплываются, но Тэя рада этому, ведь она не видит, как он улыбается этому блонди. Она скрипит зубами при одной мысли о нём. Жильбер Домина — узнать его имя было нетрудно. Жильбер Домина, непосредственный начальник Теодора, — Тэя ненавидит его за всё. За то, что сейчас слышит его звонкий смех — её сапфир рассказал смешную шутку. Тэя ненавидит Жильбера Домину за его белоснежную улыбку, роскошные волосы элиты, по сравнению с которыми её собственные тёмно-коричневые кудри кажутся жалкими. За то, что он мужчина, элита, тот, у кого есть право стоять рядом с Теодором. Как же она ненавидит его красивое лицо, на котором ей хочется оставить миллион таких же ссадин, как та, что горит у неё на лбу!

Эту ссадину можно было бы стереть, если бы у Тэи были деньги. Но денег у неё нет — накануне она потратила их на слишком дорогую покупку. «Последний поцелуй» — миниатюрная смертоносная вещица, обладающая зарядом такой мощности, что человеческий мозг сгорает за доли секунды. А ведь у элиты человеческий мозг... «Активируется нажатием на кнопку при контакте с объектом, гибель активатора неизбежна», — вспоминает Тэя слова из записки, вложенной в «посылку». Ей стоило немалых трудов выяснить, где и как можно раздобыть оружие, способное убить элиту и достаточно незаметное, чтобы его можно было пронести в главный корпус. Если бы отец узнал, какую изобретательность проявила его дочь, он перестал бы называть её идиоткой.

Тэя криво усмехается и отбрасывает прядь со лба: что ей теперь терять? Несбывшуюся мечту? Любовь, у которой не могло быть счастливого будущего? Грядущее замужество с тем, кто далёк от её идеала примерно так, как далеки друг от друга она и Теодор? Ей нечего терять, ведь у неё нет ничего. Но Жильбер Домина... у него есть слишком много. У него есть Теодор...

«Мой лианкар», — шепчет Тэя и делает несколько шагов по направлению к Жильберу Домине. Из рукава её форменного костюма выпадает «Последний поцелуй» и удобно ложится в ладони. Тэя почти ничего не слышит и не видит — она считает свои последние шаги... Перед ней расплывчатая светлая фигура — Тэя выбрасывает руку вперёд, и вдруг кто-то до хруста стискивает пальцами её запястье. Тэя победно улыбается и нажимает на кнопку, но почему-то ничего не происходит, а над её головой раздаётся:

— Теперь мы знаем, кто был её целью. Осталось выяснить, кто и когда её завербовал, а потом — утилизировать.

Тэя узнаёт голос «лианкара».

Наверх

Иногда, отключив компьютер и погасив свет, я останавливаюсь на пороге своего кабинета и вместо того, чтобы идти спать, возвращаюсь за стол. Ненавязчивая подсветка охранной системы помогает мне легко ориентироваться, хотя в этой комнате, как и во всех остальных, не так уж и много мебели.

В полной тишине я слышу скрип кожи, которой обтянуто кресло, когда вновь сажусь в него. Я слышу шорох ткани, когда мои локти скользят по столешнице. Я слышу даже своё дыхание. Доставая из кармана пачку сигарет, я думаю, что ничего громче своего копошения в жизни не слышал. А уж срабатывающий механизм зажигалки — это просто взрыв, на клочки рвущий полуночную тишину. После такого должны остаться только пепел и трупы.

Неудивительно, наверное, что именно в такие минуты я вспоминаю тебя и даже пытаюсь с тобой разговаривать. Хотя я обычно не болтлив. Работа не располагает.

Но этих разговоров никто не слышит, потому что я разговариваю, не открывая рта. Все наши диалоги — это моя фантазия. Мир, который я случайно обнаружил у себя в голове. Однажды я наткнулся на тайную дверь, за которой оказалось столько, что это удивило даже меня. А я повидал в жизни всякое. Я же воспитывался в Гардиан, был фурнитуром Ясона Минка, а потом стал тем, кем являюсь сейчас — представителем Танагуры на черном рынке Амои. Так что меня удивить непросто. Но это не имеет значения. Не для нас, верно? Для тебя уже вообще ничто не имеет значения. Тебя окружает вечное сияние какого-нибудь бога, если ты в него верил, а если нет, тогда — тьма и забвение. И я даже не знаю, что лучше. Порой мне кажется, что уснуть навсегда без сновидений — умереть вообще, окончательно, не воскреснув ни в одной из посмертных реальностей, которые обещают нам тысячи религий — это высшая награда. Но иногда я всё-таки склонен думать, что перевоплощение в другом мире или в этом же, но в другой форме – не так уж и плохо. И даже интересно. Я бы посмотрел на твоё новое лицо, услышал твой новый голос. Но всё зависело бы от того, насколько это был бы «ты».

Я так и не смог определиться, что могло бы быть «тобой»? Что стало бы доказательством: это именно «ты», а не удачная подделка под тебя? Твоё упорство? Твой ум? Твоё обаяние? Твоё бесстрашие? Твоя притягательность? Смог бы я сказать, что это «ты», если бы твоя душа смотрела на меня не из чёрных, как сырая нефть, глаз? Если бы она смотрела на меня глазами серыми или зелёными? Если бы смотрела она на меня не с выражением вечного непокорства, упрямого нежелания сдаваться и настойчивого желания подняться над всем тем, что называется системой? Как бы я смог узнать «тебя»?

Я выпускаю струи дыма в потолок и думаю, кем и чем «ты» был — для меня, для тех, с кем вырос, для тех, с кем жизнь столкнула тебя позже... Что отличало «тебя» от других, делало таким особенным? «Ты» смог заинтересовать даже блонди. Об обычных людях, вроде меня, и говорить не стоит.

Я запретил себе привязываться к людям. И я неукоснительно соблюдал это своё правило. Слишком многое пришлось бы скрывать, а меня и без того окружала сплошная ложь. Моя жизнь — это ложь. От начала и до конца. Но с «тобой» всё было почему-то иначе. «Ты» со своим странным представлением о жизни стал островком истины в бесконечности лжи, которая окружала меня.

Я усмехаюсь, выпуская очередную струю дыма. Все мы — герои драмы. Каждый — своей. Но кто-то слишком драматичен и готов жалеть себя до конца дней своих, а тебя всегда больше заботили другие. Может, поэтому ты так выделялся? Или потому, что у тебя была цель?

Что же делало тебя «тобой»?

Как смешно! Я ведь отказался от тебя. Я всегда был трусом.

Вовсе нет. Не всегда. Но я очень любил жизнь, а на Амои любовь к жизни несовместима с принципиальностью, бесстрашием, свободолюбием и со многими другими вещами.

Да, я — трус, потому что хотел, хочу и буду хотеть жить. Поэтому я позволил вам умереть, сделав вид, что благородно не вмешиваюсь. Для меня не существует ничего, что сможет перебороть моё желание оставаться в живых, чтобы и дальше влачить это жалкое существование.

Так и есть. Так было всегда. Так будет всегда.

Но иногда меня посещает мысль, что вмешайся я, и всё могло бы быть совсем иначе. Я не мог не доложить хозяину. Но мог позвонить ему и напомнить, что Бизоны знают, где ты живёшь. Возможно, это бы что-то изменило. Или мог ещё раньше приказать Алеку «забыть» тебя там, куда вы летали с грузом. Конечно, тогда вместо вашего над Амои развеялся бы мой пепел, но разве это важно? Потом, уже в Дана Бан, я мог бы пойти с тобой разыскивать Ясона. Вдвоём мы бы смогли. Наверное. Или ещё до этого. Например, устроить так, чтобы вы могли покинуть планету. И сейчас — быть где-то там, среди звёзд...

Я представляю себе, как вы пытаетесь жить вместе и как старые обиды дают о себе знать. Как вы пытаетесь понять, что значит слово «компромисс», ведь вы слишком разные, чтобы ваши мнения совпадали постоянно. Хотел бы я видеть, как устроен ваш быт: кто должен варить кофе утром, кто ходит в магазин за продуктами, кто из вас учится готовить. В жизни не поверю, что вы сразу раздобудете столько денег, чтобы ходить в рестораны дважды в день.

Всё это я успеваю передумать, пока дотлевает окурок.

Я встаю, в который уже раз думая, что кожаная мебель — слишком шумный предмет обстановки. Но, конечно, я никогда не заменю это кресло. Оно, как и многое другое, что окружает меня — маленький маячок для моей памяти. С ним я связал разговор, когда ты прибежал ко мне выяснить, что задумал Ясон и как это связано с Гаем.

В дверях я снова оборачиваюсь, силясь рассмотреть в рассеянном свечении охранного периметра свой стол. Иногда мне кажется, что я вижу тебя, стоящего ко мне спиной — натянутый, как струна, гибкий, опасный и такой притягательный.

Ну вот, я снова ни разу не назвал тебя по имени.

Я закрываю за собой дверь в кабинет, оставив свою тень наедине с твоей. Кажется, они о чём-то разговаривают, но я не слышу. Всё-таки не зря я поставил звукоизоляцию. Хочется верить, что эти двое что-нибудь уже наконец придумают. И вся эта странная история закончится как-нибудь по-другому, где-нибудь в другом месте. Возможно, где-нибудь там, где на небе среди звёзд есть только одна луна.

Наверх