Я помню, как впервые увидел тебя. У меня тогда чуть сердце из груди не выпрыгнуло. Не потому, что я сдрейфил перед элитой или впервые в жизни увидел блонди, ведь за пару минут до этого я во все глаза разглядывал Рауля. Ты не был красивее его, и у меня ушло немало времени, чтобы понять, почему же я тогда за тобой увязался. Я ведь никогда не забывал об осторожности: собственная шкура у меня одна. Да, мне нравилось щекотать себе нервы, шаря по чужим карманам на улицах Мидаса, но я бы не стал глупо подставляться. А тут слетел с катушек настолько, чтобы звать блонди... в бордель.

Хрен знает, сколько раз я вспоминал ту нашу встречу. Долгое время я считал, что она перевернула вверх тормашками только мою жизнь... Многое из того, что касалось нас с тобой, доходило до меня с опозданием. А главное я понял только теперь, когда ты спас меня, рискуя собой... Так что же именно толкнуло меня догнать тебя тогда? Моя вроде бы уязвлённая гордость? Это вряд ли. Твой статус? Чушь! Твоя красота? Ну, наверное... Но главное — твои глаза. Я без понятия, в курсе ли ты, кто такой Рагон, но на меня этот демон всегда смотрел именно твоими глазами. Я попался. Помню, как выпендривался перед тобой, нёс какую-то чушь... Хотел ли я тогда на самом деле, чтобы ты меня трахнул? Я и сам толком не знаю. Знаю одно: мне отчаянно хотелось не остаться для тебя пустым местом. Меня занесло, да? Да... я знаю... Занесло так, что я пять лет проклинал своё пацанячье упрямство — за то, что попёрся тогда за тобой. Горя бы не знал.

Ты хоть на минуту представляешь, как я ненавидел тебя за все унижения, которым ты меня подвергал? Когда до меня дошло, что за шоу я устроил, по незнанию накачавшись какой-то пэтской дрянью, мне захотелось вцепиться в тебя зубами и ногтями и разодрать твою невозмутимо-прекрасную рожу. Сколько раз мне хотелось сделать это, когда я катался по полу от боли, причиняемой кольцом. Как же я тебя ненавидел! Ясон! Минк! Ты стал моим проклятием. Твоё имя, твой взгляд и твой голос. Но прежде всего — твои ласки. Ничто не вызывало во мне большей ненависти и презрения. Нет, уже не к тебе — к себе самому.

Боль, смешанная с наслаждением, и наслаждение, смешанное с болью, — вот что ты такое в моей жизни. Близость с тобой — как сладкая отрава: когда знаешь, что каждая новая порция приближает твой конец, но всё равно тянешься за ней и пьёшь — жадно, захлёбываясь и обжигая себе горло, когда каждый глоток лишает остатков гордости, но отказаться не хватает сил. Сколько бы я ни твердил, что не принадлежу тебе, пару бесконечных мгновений назад реальность доказала обратное.

Я как-то пропустил момент, когда во мне появилось что-то помимо ненависти и пробило её толстую корку. Когда это случилось? Пожалуй, в то время, когда я начал догадываться, почему ты отпустил меня в Керес, а позже поселил в Апатии. Я всё не мог понять, зачем я тебе сдался, на кой хрен изысканному блонди держать при себе перезрелую дворнягу. Катце сказал, ты сильно рисковал своим положением, чтобы оставить меня в живых. И я понял: ты ни за что не отпустишь меня, потому что не можешь без меня обходиться... как и я без тебя. Однажды твоё величие сиятельного блонди и холёное равнодушное высокомерие испарилось, прихватив с собой мою ненависть.

А может, её никогда и не было? Просто мне было нужно за что-то уцепиться, чтобы остаться собой, не сломаться, ведь сломанную вещь ты бы выбросил. И я не сломался, но переплавился — твой лёд оказался жарче пламени, которое вот-вот нас поглотит. Мы никогда об этом не поговорим: нет времени, да и слова... мы оба их и так отлично знаем. И мой последний вздох, финальный удар моего сердца и моё сознание, уплывающее вслед за дымом «Чёрной луны», принадлежат тебе. Теперь — без остатка.

Наверх

Я никогда не думал о смерти. В моей жизни не было такого понятия — его заменяло слово «утилизация». Утилизация изделий, отслуживших свой срок. Как можно к ней относиться? Никак, безразлично пожав плечами. Андроиды с усовершенствованным набором алгоритмов, пэты, фурнитуры, граждане — все они созданы системой для поддержания её существования, каждому из них отведён свой срок службы. А я... никогда не задумывался, каков срок службы у меня, части системы, приближённой к её вершине. Каким бы этот срок ни был, он начал истекать с твоим появлением.

Рациональность мышления — вот чем элита отличается от людей. Эмоции или трезвый расчёт — выбор элиты однозначен. В чём заключался мой расчёт, когда я принял решение сделать тебя своим пэтом? Юпитер прямо задал этот вопрос, а я впервые не смог ему ответить. Разумеется, ответ я дал, но слишком долго медлил: сотой доли секунды заминки стало достаточно — Юпитер понял всё.

Сколько времени мне было отпущено, знал только он. Три года... потом ещё полтора... и ещё... Как долго ждал Юпитер, как бесконечно уверен он был в надёжности своих расчётов: рациональное мышление элиты возьмёт верх над любым человеческим чувством. Юпитер дал мне миллион возможностей вновь доказать это, но я не мог остановиться: меня несло в пропасть, как потерявший управление звездолёт — к поверхности неведомой планеты.

Я падал с огромной скоростью, так, что ветер свистел в ушах, и сквозь этот оглушительный шум до меня доносились слова Юпитера. Они звучали в ехидных замечаниях Орфея и осуждающем тоне Аиши. Юпитер говорил со мной насмешливым голосом Гидеона и встревоженным — Рауля. Он наблюдал за мной тысячами электронных глаз, следил за каждым моим движением. Уверен: даже в нашу последнюю ночь в Апатии, когда мы с тобой сплетались воедино среди скомканных влажных простыней, нас там было трое. Если бы Юпитер был живым, в ту ночь я ощущал бы его дыхание своим затылком.

Закодированный файл в отчёте о работе системы — маркер сбоя — за последние несколько лет я видел бессчётное множество раз. Файл с ограниченным доступом: его мог открыть Аиша, но не мог — я. Сбой, упорно повторявшийся на протяжении многих месяцев — это мы с тобой, Рики. Юпитер фиксировал каждый наш поцелуй и не пропустил ни одного страстного соития. Аиша, верный страж системы, знает каждое слово, что ты выкрикивал в порыве страсти. Он видел, каким безумным пьяным взглядом я смотрел на тебя, когда ты метался в моих руках и жалобно выстанывал моё имя.

«Системный сбой» — так это назвал Юпитер. «Порок» — так это звучало в устах Рауля. «Любовь» — так это назвал я. Находясь на вершине этого мира, имея все преимущества своего положения, я никогда не испытывал того, что чувствую сейчас — с изувеченным телом, во тьме, нарушаемой только вспышками далёких взрывов и тлеющим кончиком твоей сигареты. Последнее объятие с тобой — тоже ошибка в работе системы. Но о ней уже не узнает никто. Эта ошибка принадлежит только нам двоим. Я ухожу счастливым.

Наверх

Тусклая лампочка мигала, мешая сосредоточиться. Она освещала лишь часть потолка и противоположную стену со входной дверью. Рики лежал в полумраке — ему казалось, что уже целую вечность.

Проблема была в том, что сейчас он не мог даже пошевелиться — всё тело простреливало немыслимой болью, при малейшей попытке встать начинала дико кружиться голова, и Рики откидывался обратно на кровать, боясь снова провалиться в беспамятство. Больно было даже думать, но не думать Рики всё равно не мог.

Хотя если посмотреть на Гая — думать монгрелам, видимо, противопоказано. Кто знает, до чего додумаешься. Оттяпать другу член, например, или что ещё похлеще! Свободу он ему хотел вернуть, видите ли! Заебись нашёл способ... Рагон его побери с такой свободой!

Рики в очередной раз перевёл взгляд с грязного потолка на дверную ручку. Звонок Меченому прошёл словно в тумане — да и был ли он вообще? — и сейчас монгрел ждал и боялся того момента, когда ручка на двери повернётся, впуская... кого? Всё-таки Катце? Или Гая?.. Лучшего, мать его, друга! Но войдёт Гай — и на этом, считай, кончено. В таком состоянии Рики даже возразить ему толком не сможет, а Гай, наоборот, сделает с ним всё, что захочет. Быть может, и уже сделал, а Рики валяется тут, беспомощный, словно куча тряпья. Нет, так дело не пойдёт...

В этот раз монгрел не пробовал — просто собрал все силы, те немногие, что ещё у него оставались, и медленно, но решительно сполз с кровати. Именно сполз — как-то иначе перемещать себя было дохлым номером, Рики уже успел это понять. Ничего, стыдиться тут некого, можно и на четвереньках. Недалеко — только до двери, только повернуть самому эту Рагонову ручку... вон она, аж светится!

Внезапно ледяным ножом полоснула мысль — а если дверь заперта? Блядь, ну наверняка же заперта, не полный ведь Гай идиот! И почему об этом сразу не подумалось?

Рики на секунду замер — стоя на четвереньках, склонив голову, но от этого мир ещё сильнее вращался перед глазами, аж до тёмных точек. Да пошло оно всё! Пусть заперто — лучше он сдохнет под этой дверью, но не будет лежать бревном и ждать, когда его куда-нибудь потащат!

Те жалкие пять шагов до выхода из бункера, на которые раньше монгрел и внимания не обратил бы, сейчас заняли у него добрых пять минут. Добравшись до цели, Рики обессиленно прислонился к двери, малодушно отодвигая тот момент, когда он повернёт эту ручку — и что?.. Будет новый путь, уже не в пять, а в тысячу шагов? Или отчаяние и беспомощность, от которых и правда можно сдохнуть, равно как и от мыслей о своём хреновом положении?

Нет, это будет через минуту, ну, через пять, а пока можно просто посидеть и подумать о чём-нибудь постороннем... Да вот хотя бы о том, что сейчас, несмотря на все бедствия, зверски, всё сильнее и сильнее, хочется курить. Полжизни бы за сигарету отдал! А то и всю — нахрена она теперь нужна, такая? Хотя... это ведь в Эос с куревом был полный облом, сейчас можно по карманам пошарить... Нет, пусто, точно в башке у Кирие. Гай, сволочь, наверно, всё вытряхнул! Вот так, Рики Дарк, ты и дожил до своего конца — ни сигарет, ни члена...

Монгрел подавил истерический смешок. Наверняка смеяться тоже будет больно, а значит, и без этого можно обойтись. Лучше немного отдышаться и попытаться встать, чтобы попробовать открыть эту проклятую дверь!

Но едва Рики чуть повернулся, чтобы было удобнее найти опору, как услышал лёгкие, уверенные шаги по ту сторону. Замерев и, кажется, даже не дыша, он почувствовал, как некто подошёл к двери, послышались недовольные щелчки старого механического замка, и та самая ручка, предмет его стремлений, начала медленно поворачиваться...

У монгрела хватило сил лишь отползти в сторону, уйти из пятна света, чтобы без проблем увидеть, как медленно и неотвратимо открывается старая дверь. Кто? Ну кто же? Сколько ещё можно ждать?

Дверь издевательски скрипнула, распахиваясь полностью. Рики судорожно вздохнул, узнавая...

Наверх

https://crypt-online.narod.ru/crypts/text2hex/ (XX WIN-1251)

Наверх

— Рики... Рики... — Гай снова и снова повторяет это имя, чувствуя под ладонью разгорячённую кожу того, с кем так долго был в разлуке. — Рики...

Глаза Рики прикрыты, он не отзывается, но стоны, срывающиеся с губ, куда искренней любых слов. В этих стонах Гаю слышится облегчение. Словно Рики долго был чего-то лишён — и неожиданно обрёл это. Рики охотно отвечает на ласки, не уклоняется от поцелуев, приоткрывая рот, словно мучимый жаждой человек.

Всё это — словно сон. Гай теперь знает, что между ними связь, которую не разрушит ничто. Как он мог подумать, что это возможно?

Рики ещё молчит. Но Гай слышит стук его сердца — такой же бешеный, как у него самого. Рики тоже тосковал всё это время. Это слышится в каждом резком выдохе, чувствуется в каждом движении. И Гай готов простить те тайны, которые Рики не хочет ему раскрывать. Он готов забыть, что видел отметины, оставленные другим мужчиной.

Он готов на всё. Ради Рики. Нет, не только ради Рики. Ради них обоих. Он хочет смотреть в будущее, в котором они вместе. Пусть это будет унылое прозябание в трущобах. Без разницы. Если Рики будет рядом, остальное не имеет никакого значения.

Уснувшая где-то в глубинах сознания страсть вырывается на волю. Они снова вместе, как раньше. Всё, что было, что пережили они порознь — забылось, утекло по реке времени в далёкое прошлое и уже не вернётся.

Гай прижимает Рики к себе и улыбается. На глаза наворачиваются слёзы. Вот бред! Разнюнился. Но Рики простит. Он и сам всхлипывает так, словно глотает слёзы. В такой момент только самый тупой и бесчувственный хмырь останется равнодушным.

— Я люблю тебя, — тихо говорит Рики, не открывая глаз. — Ты — смысл моего существования. Я без тебя ничто.

Гай кивает, и слёзы текут по щекам. Он хочет что-нибудь сказать, но слова комом застревают в горле. Он может только прошептать:

— Рики...

И проснуться.

Вот это сюрприз! Оказывается, он вырубился прямо на улице. Видимо, даркмены отделали его лучше, чем он думал.

Над головой — серое небо, слева исписанная стена дома, который он не узнал. Интересно, долго он провалялся? Впрочем, неважно.

Гай с кряхтением садится и оглядывается. Повезло: свалился не на видном месте, а то бы вряд ли вообще очнулся. Скорее всего, просто добили бы. Ну разве что перед этим позабавились, стянув с него штаны и оприходовав в задницу целой компанией.

Повезло. Жив. Надо только вспомнить, куда шёл, и дойти.

— Рики...

Гай поднимается, держась за стену. Надо идти. Превозмочь боль и двигаться вперёд.

Но не понять, что болит сильнее — тело после шок-дубинок или сердце. Наверное, всё-таки сердце.

Боль, какая бы она ни была, порождает злость и негодование. В трущобах трястись от рыданий, если тебе дали под дых, может только слабак. Если ты не слабак, удар, может, и поставит тебя на колени, но заставит желать одного — подняться и ответить. Они — монгрелы. Каждый из них. И в них глубоко въелись неписаные правила Кереса, ставшие неотъемлемой частью натуры. Гай не был бы сам собой, если бы просто отошёл в сторону.

Выпрямиться непросто, но злость придаёт сил. Надо отыскать Рики и всё прояснить. Может, получится, а может, и нет. Но он попытается. Обязательно попытается.

Наверх

Сколько месяцев прошло? Надо же, целых пять. Но странно: мне кажется — только вчера я вернулся из Кереса домой без тебя. Странно, потому что я помню каждый день, в котором было так много событий, что не должно было оставаться места для мыслей о тебе.

Хотел бы я, чтобы это было так. Чтобы вместе с тобой из моей жизни ушли и связанные с тобой желания. Но не было в этих странных днях ни минуты, в которую я мог бы сказать, что забыл о тебе. Всегда, каждое мгновение моей жизни ты был со мной. Моя работа и моя повседневная жизнь — они, как ширма, закрывали тебя от моего взгляда. Но я всегда чувствовал, что там, за этой ширмой, есть ты. Всё ещё непокорный, гордый и обнажённый — такой, каким я хотел тебя видеть. Такой, каким я тебя хотел.

Я смотрю на Рауля, который сидит напротив меня, я даже слушаю, что он говорит. Но это скучно, и я развлекаю себя тем, что вспоминаю твоё лицо. Я часто теперь так делаю. Ты всегда так искренен в проявлении эмоций, Рики! Твои глаза пылают огнём негодования, когда я несправедлив к тебе или требую, чтобы ты сделал что-то недостойное тебя. Например, чтобы ты раздвинул ноги и показал мне, как сам доставляешь себе удовольствие. Правда, когда ты кончаешь, взгляд у тебя уже совсем другой, но это всё мелочи, не стоящие внимания. Ты ненавидишь меня, и это я легко читаю в твоих глазах, когда беру тебя. Ты ненавидишь меня несколько секунд, в самом начале. О, эта жгучая ненависть! Если бы взглядом можно было убить, я бы давно сгорел заживо.

Вместо этого я упиваюсь твоей ненавистью. И твоим желанием, которое ты не можешь скрыть. Поэтому я ценю твою искренность выше всего: я ведь могу видеть в твоих глазах не только ненависть, но и желание. Пусть это лишь наслаждение — то, чего ты хочешь. Но это наслаждение могу дать тебе только я. Больше никто. Я позаботился о том, чтобы ты познал такое удовольствие, рядом с которым любое другое будет дешёвой подделкой. Я вижу в твоих глазах, слышу в твоих хриплых стонах, чувствую в твоих движениях — ты мой, принадлежишь мне, и я никому тебя не отдам. Пусть ты и думаешь, что можешь теперь жить, как прежде. Этого никогда не будет. Потому что я каждый день борюсь с желанием вернуть тебя.

И я верну. Но не сейчас. И когда ты вернёшься, я снова увижу то, чего так хочу — как ты топчешь свою гордость, выкрикивая моё имя во время оргазма, которым давно потерял счёт. Ты будешь моим.

Только моим. Я сделаю так, чтобы ты не мог без меня. Чтобы твои мысли были заняты только мной.

Осталось немного. Всего несколько месяцев твоей поддельной свободы.

Наверх

Большой Аукцион в разгаре. Рауль Ам со скучающим видом наблюдает за происходящим из ложи, где могут занимать места лишь высшие представители элиты и их гости. Горящие нетерпением глаза всех присутствующих устремлены на экран, где сменяют друг друга изображения лотов, выставленных на торги. Раулю всё это неинтересно. Никто из мидасских производителей уже давно не в силах его удивить — все они исполняют один и тот же шаблон в разных вариациях. От скуки взгляд учёного скользит по толпе покупателей и продавцов из разных уголков Федерации, замечая знакомые лица. Вон там, в третьем ряду, сидит Советник Талла со своей разодетой в пух и прах пышнотелой супругой. Гидеон как-то упоминал, что госпожа Талла питает особое расположение к одному из мальчиков в борделе Джалана. Гидеон... — губы Рауля кривит едва заметная усмешка — знает это от Жильбера, тот напичкал своими агентами все заведения Мидаса.

Рауль невольно представляет, как Домина просматривает записи чьих-то кувырканий на ярко-красных шелках. Откуда господину Аму известен цвет постельного белья в знаменитом борделе? От Гидеона — тот даже не побрезговал и однажды наведался туда сам, чтобы убедиться. Рауль снова усмехается: наверняка Лагат поспорил с кем-то, сам бы он ни за что не переступил порог такого заведения. Гидеон... если подумать, то он не менее эпатажен, чем Ясон, опустившийся до секса с монгрелом.

Размышляя, Рауль отводит взгляд от размалёванного лица супруги Советника, смотрит на яркое пятно в двадцать первом ряду и невольно морщится: обвешанная драгоценностями расплывшаяся фигура принадлежит не чьей-то супруге — это сам Магнус Юна, один из самых известных наркоторговцев в этой части галактики. Известных, разумеется, не всем, но Рауль о нём слышал, ведь такой популярный среди топляков «Gazer» попадает на Амои именно через курьеров Магнуса. Вкусы наркодельца — тоже не секрет: агенты Жильбера предоставили полный отчёт, что и как именно предпочитает делать в борделях инопланетный гость. Расписав это в красках, Гидеон как-то в шутку даже предложил Раулю самому посмотреть видеозапись, как он выразился, «в научных целях».

Господин Ам хмурит брови: что-то его мысли сегодня приобретают странное направление. Наверное, виной тому новая волна слухов о засосах на теле дворняги Ясона. Рауль и сам не вполне понимает, отчего при мысли об этом всё внутри него начинает кипеть от ярости. С чего ему заботиться о том, что делает Ясон в своей спальне? Взгляд Рауля скользит по жутким кричащим нарядам гостей и, когда в глазах уже начинает рябить, вдруг задерживается на стройной фигуре человека, одетого в изысканный тёмный костюм с единственным украшением — брошью, закрепляющей элегантный галстук. Рауль почти физически чувствует удовольствие от созерцания: такая сдержанность в одежде — просто отдых для глаз. Он переводит взгляд на лицо обладателя броши, и его тело будто пронзает острой иглой: подумать только, на кого он засмотрелся!

Катце стоит в стороне и смотрит на экран. Его лицо облизывает тонкая струйка дыма от сигареты, зажатой в изящных пальцах — Рауль невольно смотрит на свою руку и вновь возвращает взгляд к Катце: тот продолжает курить. Вот он подносит сигарету ко рту, обхватывает её кончик губами — Рауль невольно сжимает пальцы в кулаки.

Катце... а ведь если присмотреться, он красивее этого Рики. В нём нет огня, но есть глубина, такая манящая. Ясон не мог её не заметить. А что, если?.. Взгляд Рауля становится цепким, пронизывающим — он будто пытается проникнуть под тёмную ткань костюма и отыскать на теле бывшего фурнитура несуществующие следы внимания Ясона. Рауль снова злится. Его воображение рисует странные картины, от которых становится только хуже. В чём же дело? В Ясоне? В Катце? Или учёный слишком много размышлял о том, что подвигло Ясона на странные эксперименты, и ощутил скрытое желание повторить их?

Рауль заворожённо следит, как кончик сигареты в очередной раз исчезает между губ Катце, и невольно облизывает свои. Он представляет, каковы на вкус эти губы с ароматом дыма. Знает ли Ясон их вкус? Рауль с трудом отводит взгляд и делает резкое движение головой, будто пытаясь вытряхнуть из неё назойливые мысли. Да что же это с ним сегодня? Какое-то время он смотрит прямо перед собой, вцепившись пальцами в подлокотники кресла, и вновь устремляет взгляд на Катце. Тот уже докурил сигарету и теперь покусывает нижнюю губу. Внезапно он поворачивает голову — и сталкивается взглядом с Раулем. Господин Ам не видит себя со стороны и не сознает двусмысленности момента — он не может отвести взгляда от глаз Катце, а тот и не думает отворачиваться.

Бывший фурнитур Ясона Минка изумлённо смотрит на сидящего в ложе блонди, будто впервые видя его. Никогда раньше он не замечал у Рауля такого выражения лица, не видел настолько расширенных зрачков, чтобы светлые глаза господина Ама казались почти чёрными. Если бы перед ним был не один из элиты, Катце решил бы, что смотрящий на него человек сгорает от желания его поцеловать. По его спине пробегает дрожь — такая мысль абсурдна! Рауль — элита, холодный, бесчувственный, лишённый желаний. А кто такой Катце? Монгрел-кастрат — в глазах Рауля он грязь, прилипшая к обуви, презренное ничто. Но Катце чувствует, как жаркая волна приливает к его лицу, а сердце начинает учащённо биться: он думает о другом из элиты — Ясоне, потерявшем голову от страсти, и о другом монгреле — о Рики...

Наверх

— Не уймутся, бесы, — проворчал седовласый кряжистый монгрел, задумчиво глядя на разбитую витрину своей мастерской.

— Чё, дядь Максь, опять разбили? — поинтересовался только что подошедший Дэган. Парню пошёл пятнадцатый год, он уже больше года жил в Кересе, но многих его загадок ещё не постиг. — Вдребезги, ого! Третий раз за этот месяц!

Со стороны раздался свист: Нук и Мика — ещё двое «зелёных» — тоже подошли оценить последствия ночного произвола.

— Опять банда из Нил Дартс набег устроила! — констатировал Мика.

— Банда? — усмехнулся Макси. — Из Нил Дартс?

— М-м-ну да, — жуя жвачку, подтвердил Нук. — Не наши же этот беспредел творят!

— Наши... ваши... — крякнув, бросил Макси. — Днём наши, а ночью...

— Это как? — покосился на него Дэган.

— А так: ночью стёкла бьют, днём вставляют... одни и те же люди!

— А... зачем это им? — пробубнил Мика, ошалело глядя на Макси.

Тот глубоко вздохнул и ответил:

— Развлечение у них такое. Уже точно никто и не вспомнит, с чего это началось. Кажись, кому-то из Нил Дартс не понравилось, как в Кересе траву курят. Ну, сначала учить пытались, а потом слово за слово... зацепились... Когда разнесли первые стёкла, кересская братва пошла в Нил Дартс и...

— Наподдавала им! — встрял Дэган.

— ...И осталась там, — закончил свою мысль Макси.

— Чё?! На кой хрен им в Нил Дартс оставаться? Там же одни моральные уроды!

— Видать, не одни, раз наша братва там прижилась. Теперь днём они здесь курят траву по-кересски, а ночью — типа, свои — сидят в Нил Дартс и слушают обсуждения плана следующего набега.

— Я не понял, а куда же делись парни из Нил Дартс, если там теперь все наши сидят? — вмешался Нук.

— Никуда не делись, — ответил Макси, — два множества пересеклись и стали одним.

— Чё? — не понял Дэган и тут же получил затрещину от Нука.

— Чего тут непонятного? — возмутился тот. — Было двое монгрелов, а стал один!

— А ещё в квартире Мончи стёкла побили, — вставил Мика. — Монче ничего, а вот старому Жозе досталось. Он к Монче на привычную рюмочку своих мемуаров зашёл. Ну, про великое прошлое и про то, как всё раньше было зашибись...

— Да, Монча для него собеседник что надо, — согласился Макси. — Он и сам раньше про светлое прошлое на каждом углу трындел. Только вот ни Жозе, ни Монча не вдупляют, что один из них бредит Кересом времён Танагуры, а второй с идеями революции носится. Сходятся в одном — в любви к великому прошлому, а уж к какому именно, их не колышет... Так что там с Жозе?

Мика продолжил:

— Жозе так увлёкся, что не заметил, как захрапел. А когда банда из Нил... ну, когда стёкла побили, его осколками засыпало.

— И чё? — опять не понял Дэган.

— Чё-чё... Был Жозе не в себе, а стал вне себя!

— Там взрыв был, штоле? — нахмурился Дэган и ловко увернулся от второй затрещины.

— С тех пор, как в прошлом году взорвали прежнюю Мончину квартиру, в Кересе только звон стекла слышен, — заметил Макси. — Да и сам Монча теперь помалкивает: прежнего барахла жаль — одни воспоминания остались. Теперь заливает несведущим о своём былом богатстве. А Жозе... тот не заливает, тот просто...

— Бля... Лёгок на помине! — прошептал Мика.

Все, как по команде, посмотрели на него и проследили за его взглядом: улыбаясь и задорно размахивая планшетом, по улице бодро шагал Жозе.

— Благородные господа! — издалека начал он. — Вот ведь форменное свинство!

— Не говорите с ним! — прошептал Нук. — А то он опять сам с собой поговорит, сам обидится, а припишет нам.

— Ни стыда, ни совести у этих господ из Нил Дартс! — приблизившись, продолжил Жозе. — Сами-то! Сами ничего не умеют! Не то что стекло вставить, даже... Да что там! Ни образования у них, ни культуры! А ведь какая культура была раньше! Вот, помню, когда восстали керессцы против гнёта Танагуры, как...

— Да вас же тогда ещё не было, дядь Жозе! Как вы помнить-то можете? — возразил Дэган.

— Не говори с ним! Не говори с ним, болван! — зашикали сквозь зубы Нук и Мика.

— Когда это я говорил, что культуры тогда ещё не было? — возмутился Жозе. — Ну-ка, ну-ка, молодой человек, не приписывайте мне чужие слова! А если есть доказательства, то давайте, давайте их сюда!

— Да я... — начал Дэган.

— Тсс! Не говори с ним! — снова цыкнул Мика.

Жозе прищурил один глаз.

— Ах, вы?! Так это вы, мой добрый господин, говорили, а не я. Гадко, гадко перевирать чужие слова!

— Да я не говорил, что вы говорили! — вскричал от досады Дэган.

— Как это я не говорил?! — возмутился Жозе и упёр руки в бока. — Вы что, задницей слушаете? Я только что сказал, что вы мне говорили про культуру.

— Какую культуру?! — краснея от злости, закричал Дэган.

— Ой, дурааак... — зажмурившись, прошептал Нук.

Жозе всплеснул руками:

— Ой! Что это у вас, молодой человек? Истерика? Вам лечиться надо! Таблеточки попейте...

— Да это вам лечиться надо! — заорал Дэган.

— Ну вот, опять! — заметил Жозе, поджав губы. — Каждый раз иду к младому поколению в надежде поговорить о добром и светлом, а в ответ что? Хамство и немотивированная агрессия! Вы ещё меня учить вздумали? Да у вас, любезный мой, на футболке в слове «хуй» три ошибки! Подумать только! А я-то хотел им почитать статут великой революции! — с этими словами Жозе развернулся на каблуках и пошёл прочь, но через несколько шагов обернулся и крикнул: — Недосуг мне с вами!

— Это «дух»!!! — прокричал ему вслед Дэган и добавил тише: — А не «хуй»...

— Он тебя уже не слышит, — заметил Макси.

— Ага, пошёл к Монче жаловаться! — предположил Мика.

— Нет, — возразил Макси, — в Нил Дартс он пошёл. Опять, развесив уши, будет слушать тамошние сплетни, а потом, переврав, — рассказывать их тут. Монче. Тот поверит.

Наверх