Наверх

***

***

***

***

***

***

***

***

***

***

***

***

***

Наверх

Смеркалось. Во всяком случае Норрис, глянув на темнеющее небо, припомнил именно это старое слово. Оно было и забавным, и красивым одновременно. И очень подходящим к моменту — красивым было небо, а забавной — ситуация: Норрис шёл рядом с Макси. С Макси, ебать-колотить! Не с кем-нибудь из озабоченного молодняка, которому только потрахаться и надо, а с Макси — серьёзным и уже немолодым по всем меркам чуваком. Да...

И шёл для того, чтобы потрахаться. Ага, как весь тот молодняк, на который Макси был не похож. И хотелось Норрису в этот вечер так сильно, что иногда приходилось поправлять яйца: джинсы были слишком узкие, и шов между ног доставлял кучу проблем.

В общем, Норрис шёл потрахаться. С Макси, ага.

И как так получилось?..

Макси ни в одну банду не входил. Такой сам по себе. А если слухи не врали, то и друзей у него не было. Были клиенты, к которым он относился или хорошо, или никак. Ну то есть с одними был на короткой ноге, а другим просто оказывал услугу и не больше. Враги у него тоже были, но тихие, потому что таких мастеров, как Макси, в Кересе можно было по пальцам пересчитать. К ним не цеплялись, даже если очень хотелось. Вообще-то Макси умел не только всякие штуки делать, но и кулаками махать получше многих... Так что тут вообще без вариантов было.

Короче, если так посмотреть, то про Макси толком никто ничего не знал. Некому было сказать «да» или «нет» на вопрос: «Правдивы ли слухи, что у Макси в штанах — сущий монстр?» А вопрос-то был актуальный, потому что не только Норрис шёл спустить пар вместе со спермой. Макси шагал рядом ровно с той же целью. И что бы там ни было, а одно Норрис знал твёрдо: Макси всегда был сверху. Вот так-то.

Надо было, кстати, ещё придумать байку побезобидней, чтобы завтра объяснить ребятам, почему прилечь — это круто, а присесть — нет. Хотя они ж видели, что Норрис ушёл из бара не один. И почти наверняка разглядели — с кем. Люк, сука, точно что-нибудь спизданёт по этому поводу...

— Ну? Ещё не хочешь повернуть назад?

Норрис огляделся. Оказывается, когда думаешь о своём, особо и не замечаешь ничего вокруг. Они уже стояли около закрытой двери гаража, в котором Макси работал.

— Так ты здесь и живёшь? — спросил Норрис.

— Ну, не в самом гараже, — Макси хмыкнул, поднимая тяжёлую дверь и пропуская гостя внутрь. — Сзади есть две комнаты и кухня.

— О-о-о, — Норрис кивнул пару раз, сунул руки в карманы и, пригнувшись, вошёл в гараж.

Макси закрыл дверь, и вокруг стало темно — хоть глаз выколи. Норрис, конечно, был крутым Бизоном, но чего он всегда боялся, так это темноты. Из неё могло вылезти что угодно.

Вот и сейчас вылезло: из-за спины, едва скользнув по бокам, его обхватили две сильные руки. Норрис знал, что это Макси, но в первую секунду всё-таки струхнул немного. Хотел сказать об этом — что-нибудь вроде «дебил» или ещё какое умное словечко — но тут Макси поцеловал его в шею и потёрся о задницу хорошо обозначившимся бугорком.

Хотя какой там, на хуй, «бугорок»? Там был бугор. Самый, сука, настоящий. И этот бугор принимал какие-то нереальные размеры. Если бы Норрис уже не поплыл, сам пытаясь пристроить эту хуйню между ягодицами, может быть, инстинкт самосохранения задницы и включился бы, но ведь нет! Спермотоксикоз, да ещё в последнее время нормального никого не попадалось... в общем, всё способствовало полной отключке той головы, которая была у Норриса на плечах. А той, что между ног, было похуй на всё.

До кровати, которая была где-то там, за гаражом, добираться уже не было желания. Хотелось прямо здесь и сейчас, и похуй, чем. Ну, то есть, монстр там, как по ощущениям казалось, или нормальный размер — Норрису было до фонаря.

Но Макси головы не потерял.

— Пошли, — он схватил Норриса за руку и потащил куда-то.

Под ноги попадались какие-то железяки, один раз в бок что-то больно врезалось, но Норрис только поморщился. Всё, о чём он мог думать — это о члене, который должен был скоро или порвать его, или доставить неземное наслаждение. А может, и всё вместе. Но хотелось бы по-простому, без жертв.

Что-то щёлкнуло, и Норрис зажмурился: под потолком зажглась большая длинная лампа. Свет у неё был раздражающе ярким.

Они оказались в одной из комнат, о которых говорил Макси.

— Предупреждать надо, — буркнул Норрис, пытаясь проморгаться и осмотреться.

Жилище Макси было не таким захламленным, как у других. Верней, вещи, которые стояли в комнате, почему-то не казались хламом, какой обычно можно было увидеть в кересских квартирах. Конечно, всё это было не новым, но хозяин явно о своих вещах заботился и приводил в порядок по мере возможности.

Но тут стало не до всей этой ерунды: Макси развернул Норриса к себе лицом и поцеловал.

И это, блядь, был самый охуенный поцелуй с тех пор, как Норрис ощутил себя взрослым мужиком, которому хочется чего-то посерьёзней одинокого передёргивания в укромном уголке. Норрис обнял Макси за плечи, прижался к нему и решил, что ему похуй на размеры. Этого мужика он хотел, как никого ещё не хотел в своей жизни.

Да, Макси был огромен со всех сторон. Он был выше Норриса и шире его в плечах, у него были большие и сильные ладони, которые так удобно и настойчиво ложились на ягодицы... И Норрису это нравилось. Нравилось настолько, что джинсы, и так доставившие много неприятных минут, хотелось просто порвать нахрен в том месте, где был член. Освободить уже своего одноглазого змея, дать ему глотнуть свободы и потереться обо что-нибудь существенное.

— Блядь, ненавижу узкие джинсы, — пожаловался он, немного отстраняясь от Макси, расстёгивая молнию и вытаскивая член из трусов. Большой, красивый, его друг уже жаждал ласк, хотел, чтобы ему тоже уделили внимание.

— Но задница у тебя в них — просто охуенная, — заметил Макси и ещё немного пожамкал своими большими руками ягодицы Норриса.

Норрис сглотнул и потянулся руками к ширинке на брюках Макси. Расстегнул...

То, что вылезло оттуда, превзошло самые буйные фантазии.

— Ёбаный стыд! — вырвалось у Норриса. — Это ж... охуеть!

На этом слова закончились. Хотелось бы подобрать, но в голову ничего не лезло, кроме «пиздец моей жопе».

Макси хмыкнул, отошёл, плюхнулся на жалобно скрипнувший диван и широко раздвинул ноги. Зрелище было что надо. Если бы Норрису предложили оценить член Макси по стобалльной шкале, он бы дал все двести.

— Ну, что? Финита бля комедия? — Макси взял свой член в руку и начал медленно его надрачивать.

— Чё? — не понял Норрис.

— Сдаёшься? — пояснил Макси.

— Ни хуя!

Член у Макси был и правда выдающийся, но Норрис упорно в себя верил. Он ведь не зелёный новичок, повидал кое-чего и кое-кого. Так что какие проблемы? Нет никаких проблем! Ни-ка-ких проблем! Ну вот совсем никаких. А то, что очко от страха сжалось — это не проблема. Это минутная слабость!

Подойдя к дивану, Норрис опустился на колени. Макси убрал руку. Член остался стоять, только слегка покачивался.

Норрис облизнулся и взялся за дело. Он провёл рукой по стволу этой штуки — дыхание перехватило. Это было как разряд шокера — ощутить его, этот громадный член, такой горячий и твёрдый, как камень. Как ёбаный камень! Норрис попытался представить себе, как эта хуёвина протискивается в его далеко не девственный, но всё-таки не резиновый зад и вспомнил про «финиту». Но Бизоны никогда не отступали. Не собирался этого Норрис делать и сейчас. А сделал то, чего ему очень-очень хотелось ещё тогда, когда они с Макси сосались в баре, прямо напротив двери в сортир: облизал этот огромный член со всех сторон. Как конфетку. Вкусную, очень вкусную конфетку, которую просто не получается сразу запихнуть в рот.

На вкус Макси оказался, как и ожидал Норрис, солоноватым. Ну, хуле, до душа никто дойти и не подумал.

«А плевать!» — решил Норрис.

Он полизал головку, пощекотал языком маленькую дырочку, из которой сочилась смазка...

Но засунуть себе всё это счастье в рот целиком Норрис так и не смог. Очень хотел, очень старался, но получилось только головку обсосать да рукой пошуровать туда-сюда. В глотку эта штуковина просто не лезла. Вот если бы у Норриса был рот, как у того парня, которого они на прошлой неделе видели в «Depraved»... Вот тогда бы он смог! Но рот у Норриса был самым обычным.

— Блядь, не получается, — пожаловался он.

— Ни у кого не получалось, — пожал плечами Макси. — Но ты его, как леденец, обсосал! Понравилось?

Норрис хмыкнул и, снова обхватив правой рукой член Макси чуток повыше основания, лизнул головку.

Надо было как-то себя подготовить что ли. Свободной рукой Норрис еле-еле стянул джинсы до колен. И это был какой-то дурацкий непроходимый квест. Всё, с узкими джинсами покончено! Насрать, что в них задница выглядит лучше всего, но это было невыносимо, жутко неудобно, и вообще! Короче, с сегодняшнего дня нахуй эти джинсы.

Норрис хорошенько облизал пальцы свободной руки и попробовал себя подготовить. Он смотрел в глаза Макси, когда облизывал его огромный член, когда засовывал в себя первый палец и когда растягивал себя уже двумя... И Макси смотрел на него своими тёмными глазами. В этих глазах можно было увидеть только одно: бешеное желание.

Да уж, судя по всему, Макси был совсем на грани. С таким взглядом трахают, забыв о тормозах. Так что надо было хорошо подготовиться. Очень хорошо. Вот если бы ноги пошире расставить, но эти ёбаные джинсы!..

Нет, надо, обязательно надо! Три пальца. Хорошо! Отлично, чувак! А вот и простата рядышком! Замечательно! Попробовать ещё поглубже! Надо растянуть хорошо! Ещё немножко!..

— Ёб...твою... Блядь! — закончил Норрис, заваливаясь на пол.

Макси ржал. Ржал со всхлипами, закрыв лицо руками и иногда похрюкивая.

— Ну всё, финита бля комедия, — разочарованно пробурчал Норрис, перекатываясь на спину и не особо успешно пытаясь натянуть джинсы обратно. Желание пропало, о чём красноречиво свидетельствовал опадающий член.

— Это ещё почему? — спросил Макси, ухмыляясь. Ржать он перестал, но теперь смотрел на Норриса с задиристой улыбкой. Так смотрят, когда знают о человеке что-то такое, за что хорошо бы убить на месте.

Если бы так на него смотрел не Макси, Норрис бы уже вскочил и отмудохал наглеца. А потом сел бы сверху и оттрахал — быстро и жёстко. И ещё сделал бы пару снимков на всякий случай.

Но это был Макси. Не то чтобы Норрис думал, что Макси его сделает одной левой. Просто не хотелось. Почему-то не хотелось, и всё тут.

— Да ну нахуй. Весь настрой пропал. Чтобы я ещё раз послушал совет Люка — да ни за что!

— Так это он тебя надоумил эти леггинсы надеть? — спросил Макси, протягивая Норрису руку. — Ну, тогда я ему должен сказать спасибо. Непременно скажу. Потом как-нибудь.

Норрис взялся за протянутую руку и поднялся. Чувствовал он себя смешным — в полуспущенных джинсах, с вялым членом и деревянными яйцами. А потом Макси дёрнул его за руку, и Норрис полетел на диван, едва не ёбнувшись о подлокотник головой. Его возмущённый возглас Макси тупо проигнорировал, вытряхнул Норриса из джинсов и, нависнув сверху, с улыбкой пообещал:

— Никакой финиты сегодня не будет. Я не даю больше одной попытки свалить.

Норрис сглотнул и кивнул.

Да, у Макси всё было большое. Даже пальцы, которые он засунул Норрису в рот и заставил облизать. Хорошо облизать, старательно. Пока сам тёрся своим огромным хуем о почти потерявший интерес к происходящему член Норриса.

Когда Макси начал его растягивать, Норрис постарался расслабиться. Ну, он уже не был девственником со всех сторон, да и вообще поменял партнёров десять. И это только те, которых помнил. В пьяном угаре чего только не случалось.

Но в этот раз всё было как-то не так. И Макси был большой, и у Макси был большой, очень большой, так что все попытки расслабиться производили обратный эффект. Норрис начинал нервничать и всё больше напрягался. Но Макси не собирался его отпускать. Не прекращая готовить узкий, как ни крути, проход для такой штуковины, он начал облизывать и сосать Норрисовы соски.

— Да они у меня...

Внезапно оказались чувствительными. Может, те, кто были до Макси, просто сосали не так? Или не там? В районе пупка, что ли? А вот Макси разобрался — где и как надо, чтобы Норрис часто и прерывисто задышал, а потом и сам пошире развёл ноги, даже прихватил их под колени, чтобы удобней было!

— Хочу! – выдохнул Норрис. — Хочу, чтобы ты вставил в меня свой огромный член! Ну, не тяни уже!

— Не получится. — Макси разочарованно вздохнул. — А, ладно. Но, если что, я тебя предупредил, — сказал он, покачал головой и, вытащив пальцы, приставил головку члена прямо к поблескивающей от слюны дырочке.

Дырочка, анус, дырка в заднице, задний проход... Как ни назови, а всё равно не ангар для звездолёта. Норрис посмотрел прямо туда, где головка члена Макси потихоньку давила на тот самый анус. Его, между прочим, анус. Макси тоже смотрел туда. Приподняв край рубашки, чтобы было лучше видно.

«Вид охуенный, — подумал Норрис. — Но это, блядь, невозможно!»

Макси мыслей Норриса не слышал. Он слышал то, что сказал Норрис несколько секунд назад. Вернее, о чём попросил. Поэтому потихоньку продолжал давить, аккуратно растягивая Норрисову распрекрасную и очень несчастную сейчас задницу.

Норрис стиснул зубы. Ну, сам попросил, хуле.

И... Блядь, это было, как все звёзды разом, вспыхнувшие, да только не перед глазами, а в жопе — так там припекло, когда головка протолкнулась внутрь. И все эти звёзды продолжали взрываться и гореть, пока Макси осторожно пропихивал свой член в задницу Норриса.

— Моя жопа горит в аду, — два раза глубоко вдохнув и выдохнув, простонал Норрис.

— Я предупреждал, — не отрывая сосредоточенного взгляда от растянутой до предела кожи вокруг своего члена, напомнил Макси. — Но ты так хотел...

— Я же не знал! — Норрис закрыл глаза и судорожно вздохнул.

— Знал, — уверенно сказал Макси. — Но я тебя понимаю. Сам еле сдерживаюсь, чтобы не затрахать тебя до полусмерти. Но потом как-нибудь.

Огромная штуковина, из-за которой зад Норриса полыхал, как зарница, поползла наружу так же медленно, как до этого вползала внутрь. Норрис был за эту неспешность, конечно, благодарен, но уж очень хотелось побыстрей.

С тихим издевательским чпоком головка вылезла, и Норрис подумал, что так, наверное, чувствуют себя женщины после родов. Он, конечно, мало знал о процессе, но некоторые подробности помнил по урокам анатомии и предположения мог построить вполне правдоподобные. Чувство облегчения, которое он сейчас испытывал, наверняка могло сравниться только с этим.

Задница продолжала гореть огнём, но постепенно успокаивалась и остывала.

Норрис не сразу сообразил, что продолжает лежать, задрав ноги, а Макси смотрит на его дырку... да нет, там, как ему казалось, была ёбаная дырень — здоровая такая, туда танк пройдёт и стенок не коснётся! А Макси смотрел и дрочил себе.

— Ну ты и эгоист! — выдохнул возмущённый до глубины души Норрис.

Макси усмехнулся и, продолжая дрочить, наклонился, чтобы засунуть Норрису в задницу свой язык. Влажный и очень умелый. Глубоко он не доставал, и Норрис очень об этом пожалел, потому что какими бы охуенными ни были ощущения, оргазма ему не видать. И это было печально. А ещё больно, потому что яйца за этот вечер выполнили и перевыполнили план по выработке сперматозоидов.

— Сейчас, подожди, — Макси перестал лизать, выпрямился и, не напрягаясь, перевернул Норриса на живот. А потом подтянул немного к себе, заставив отклячить задницу, и пристроил член Норрису между бёдрами. — Сожми покрепче.

Норрис так и сделал.

Это было издевательство! В его распоряжении был великолепный член, но вместо того, чтобы им воспользоваться, Норрис был вынужден довольствоваться жалким подобием секса. Хотя чувствовать член Макси между ног было приятно. Ещё приятней было чувствовать, как этот член трётся о его собственный... И оргазм был, но всё было какое-то ненастоящее.

— В следующий раз...

— Так ты хочешь следующий раз? — Макси уставился на Норриса, как на чокнутого.

— А ты как думал?

Норрис только сейчас понял, что он практически предложил Макси встречаться. Нет, не то чтобы у него кто-то был, но никаких серьёзных планов он точно не строил. Пока что он просто хотел этот член.

Макси встал, подошёл к тумбочке, стоявшей в углу, и достал салфетки. Одной вытер свой член, ещё несколько кинул Норрису на живот. Из той же тумбочки он достал две коробки и вернулся с ними на диван.

— Вот. Это — номер первый, — Макси протянул одну из коробок Норрису. — Неплохо растягивает. Но надо хотя бы два-три дня регулярно пользоваться. А это — номер второй. Размерчик почти такой же, как у меня. Подготовишься – заходи.

В одной коробке был весёленький салатовый вибратор с пупырышками, в другой — голубая затычка для задницы.

— Так, да? — Норрис переводил взгляд с одной коробки на другую. — Финита бля комедия...

Макси усмехнулся:

— Я ж сказал, что свалить предлагаю только один раз. Не придёшь через неделю — приду сам. Но тогда уж не жалуйся.

Норрис улыбнулся — нагло, с вызовом. Даже если Макси пиздит, что сам заявится, Норрис отступать не собирался. Он хотел этот член и уже, кажется, просто самого Макси. Ради того, чтобы это всё получить, Норрис был готов на многое. Даже трахать себя этой разноцветной хернёй.

«Интересно, а если я к нему приеду, забыв вынуть эту голубую хуёвину, ему башню сразу снесёт, или он хоть немного продержится?»

Норрис на секунду представил себе слетевшего с катушек Макси, который трахает его прямо в гараже на чьём-то байке. Дырочка в заднице испуганно дёрнулась, но прислушиваться к мнению жопы, даже своей собственной, Норрис точно не собирался.

Наверх

Длинные пальцы гладят влажную горячую кожу, медленно сжимают, поглаживают и снова отпускают маленький тёмный сосок, синие глаза неотрывно смотрят в искажённое гримасой боли и удовольствия лицо. Ясон двигается медленно и размашисто, то погружаясь полностью, то почти выходя из напряжённого тела, сведённого судорогой подступающего оргазма. Рики громко и развратно стонет, широко раздвигая согнутые в коленях ноги, он уже не контролирует себя, бесстыдно подставляясь под жаркие ласки. Сейчас он согласен на всё, чтобы получить вожделенный финал. Почти на всё.

— Ясон, сволочь, дай мне кончить! Я больше не могу! — пересохшие губы кривит огонь неудовлетворённого желания.

— Ты мой пэт, Рики, скажи это! Так было и так будет всегда. Обратного пути нет, смирись, подчинись мне.

— Нет! Я монгрел! Я не твоя игрушка! Оставь меня!

Рики широко распахивает тёмные невидящие глаза и двигает бёдрами навстречу.

— Скажи, что ты мой! Я твой хозяин, твой господин.

— Нет! — Рики почти кричит. — Нет!

Тело выгибает острый спазм удовольствия. Капли спермы падают на живот. Он никогда не покорится, не сдастся. Это только тело. Тело — предатель! Не устояло, сдалось в добровольный плен, но разум и воля сопротивляются. Что бы ни делал с ним блонди, Рики не смирится, не позволит себе забыть, кто он. Свободный человек, не игрушка, не пэт! Ясону никогда не забрать его душу.

***

Тёмные коридоры шахты. Гай очень тяжёлый, и сил почти не остаётся, их едва хватит, чтобы вернуться. К тому, кого он ненавидел, к тому, кто стал его проклятьем и смыслом существования.

— Скучаешь? Вот, пришёл составить тебе компанию, — глупые слова... Да какая теперь разница? Вся правда налицо — поступки дороже слов. Он садится рядом с Ясоном, достаёт сигареты — Катце сказал: «Боли не будет», — вынимает одну из пачки:

— Будешь? Покурим с тобой в последний раз?

Ясон берёт сигарету. Вспыхивает огонёк зажигалки. Рики достаёт вторую, тянется и подкуривает от той, которую сжимают бледные, бескровные губы. Их последний поцелуй. Яркая вспышка. Мир осыпается осколками битого стекла.

Рики улыбается, склоняет голову на грудь блонди — я твой, Ясон, теперь уже навсегда — и... открывает глаза.

***

— Добро пожаловать в реальный мир, парень. Мы думали, что уже не достучимся до тебя.

***

Катце дрожащими руками стянул с себя нейрошлем и расфокусированным взглядом осмотрелся по сторонам.

Господин Ам ждал, когда он придёт в себя, молча курил у окна.

—Это... Это потрясающе! — Катце наконец отдышался. Эмоции переполняли. — Когда он выбрал Гая, я почувствовал самое настоящее отчаяние, хотя знал, что всё закончится хорошо.

— Наглядный пример — так мне будет проще... объяснить вам аспекты нашей работы. Я хочу, чтобы вы знали, с чем можете столкнуться, если решите остаться в отделении. К нам обращаются в самых крайних случаях. Работа интересная, сложная, но... есть свои нюансы, — Рауль затушил окурок и повернулся. — В данном случае доктор Минк очень рисковал. Но его квалификация позволяет применять на практике нестандартные, необкатанные варианты решений нейроалгоритмов, вам пока так делать не стоит. Ясон работал с этим пациентом полгода, но результата не добился. И тогда он принял решение пойти ва-банк — создал и внедрил в психику Рики индивидуальный нейроалгоритм, которому мы дали название «Дана Бан», и поставил пациента перед проблемой однозначного выбора. Очень рискованно — я предупреждал его. Но...

— Но он не послушал вас. К тому моменту это стало слишком личным.

— Вы правильно всё понимаете, Катце. Я уверен, что не ошибся, выбрав вас из всех претендентов, — Рауль сел в кресло напротив и вернулся к прежней теме. — Мы понимали, что какая-то часть сознания Рики желала избавиться от своего мучителя, но доктор Минк был уверен, что победит вторая его часть. Сыграл на всё, конечно, понимал, чем рискует. Вы пока работали только на симуляторах, но уже знаете, что при нейроконтакте, когда врач находится в сознании пациента, он не всегда владеет ситуацией. Психика больного выстраивает ролик событий так, что влиять на них почти невозможно. Ведущий по лабиринту здесь — пациент, и только глубокие знания психологии помогают нейрокорректору повернуть ситуацию в нужную сторону. Одно слово, один взгляд могут изменить сценарий, который «пишет» пациент для них двоих. А боль, страх и стресс, с которыми он сталкивает нейрокорректора, настолько реальны, что тело реагирует на них, как на настоящие. Здесь была серьёзная угроза остановки сердца. Болевой шок. Фантазии пациентов бывают и более изощрёнными, чем перебивающая ноги бетонная балка, но всё зависит от того, насколько глубоко нейрокорректору пришлось погрузиться в абстрактный мир, какова степень отрыва от реальности. Даже в самых жутких кошмарах, у пациентов с острым параноидальным психозом, ориентироваться проще, чем вот в таких «спокойных», но подробных и детально сконструированных цветных мирах. В них легко провалиться самому, полностью потеряв ориентиры.

— Особенно если нейрокорректор позволил себе двустороннюю психоэмоциональную связь с пациентом.

— Иногда это необходимо, — Рауль посмотрел на Катце очень внимательно. — Мы здесь не просто лечим людей, Катце. Мы занимаемся наукой, и как раз такие нестандартные случаи дают нужную информацию для движения вперёд. Доктор Минк действовал сознательно, а проблема обсуждалась коллегиально. Вариантов развития ситуации мы выстраивали множество — это очень помогает ориентироваться, когда нейрокорректор остаётся один на один с иллюзиями больного. Эта фантазия была настолько реальна, что мы все очень испугались за доктора Минка. Не знаю, как у Ясона получилось справиться, но он справился.

***

Пальцы Катце летали по клавиатуре. Ничего сверхъестественного. Взломать защиту компьютера оказалось не сложнее, чем замок на входной двери в кабинете доктора Минка. Файлы со стандартной защитой... Вот и нужная папка.

История болезни пациента. Рики Дарк — старший пилот шаттла космофлота... Это неинтересно... Черепно-мозговая травма средней тяжести в результате аварийного столкновения... Досадная случайность, просто отказ оборудования. Весь экипаж погиб — всё это Катце уже знал.

Старший пилот — единственный, кто выжил. Физические повреждения особого беспокойства не доставили, но с психикой у парня случилась серьёзная проблема. Такое бывает, увы, очень часто — сильное потрясение, смерть товарищей. В боевых условиях люди готовы к любому повороту событий, их психика мобилизована, но боевых действий как раз не велось, а причина трагедии была так нелепа и так банальна, что поверить в неё долго не могли даже те, кто проводил расследование инцидента. Результат — стандартная защитная реакция мозга: Рики придумал себе мир, в котором все его друзья были живы, и полностью ушёл в него. Там он чувствовал себя хорошо и спокойно. Врачи военного госпиталя ничего не смогли сделать и обратились за помощью к узким специалистам.

***

— Доктор Минк совершил невозможное, — продолжил Рауль. — Да — жёстко, да — немилосердно, не спорю, но он использовал единственный оставшийся шанс вернуть Рики в мир живых. Близких у парня не было, а все друзья находились за чертой реальности, значит, и привязанности — там же. Здесь его не держало ничего. Надо было заставить его отказаться от придуманного образа, а все стандартные схемы рушились одна за одной. Рики к тому моменту «прекрасно устроился»: вольная жизнь, попойки с друзьями, гонки на байках и лёгкий заработок. Красавца-блондина, неожиданно появившегося в его такой детальной, так любовно нарисованной фантазии, он воспринял, как гром среди ясного неба. Ясон умеет произвести впечатление — отказаться от такой приманки Рики не смог, а всё остальное дорисовал сам: Юпитера, Танагуру, Эос и свой плен. Но, как доктор Минк ни старался, он не мог переключить Рики на себя полностью. Мы поочередно и беспощадно отсекали все его связи с тем миром, замыкая его сознание на Ясоне, но результата не получали. Рики — настолько цельная личность, что он не искал опоры, сумел организоваться для автономного существования. Ещё немного — и он бы создал вокруг себя такой непроницаемый кокон, что дальнейшие попытки стали бы бессмысленными. Тогда Ясон поступил нестандартно, придумав очень опасную для себя индивидуальную схему. Он поставил Рики перед вопросом выбора. Что доктор Минк оказался прав в своих предположениях, вы уже знаете.

— Что теперь с Рики?

— С ним всё хорошо. Он опять летает. Реабилитационный период прошёл на удивление просто. Повреждение головного мозга было не органического, а функционального характера, его удалось купировать полностью. Теперь у Рики новая жизнь. Но дело не в нём, а в Ясоне. Нейрокоррекция — нож обоюдоострый. Вы должны это понимать, если хотите работать в нашей области. И я рассказываю эту историю не потому, что мне не с кем поделиться, а чтобы вы смогли в полной мере оценить профессиональные риски.

— Я понял, спасибо. Но как же доктор Минк? Он не пытался связаться с Рики?

— Ясон никогда не сделает этого, — Рауль посмотрел на него изумлённо. — Профессиональная этика. А с Рики работали опытные психоаналитики. Их задача — объяснить выздоровевшим пациентам, что произошло. Донести до них мысль: то, что их заставили пережить — необходимо, чтобы вернуть их к нормальной жизни. Им рассказывают о врачебной тайне и о том, что меры предприняты вынужденно, что постыдного в этом ничего нет. Ведь для врача они — только пациенты, которым надо помочь, ничего личного. Обычно всё проходит успешно, но иногда мы имеем проблемы и судебные иски. Для таких случаев клиника держит целую свору зубастых и злющих юристов. Но с Рики всё прошло нормально, хотя этот случай был особым. Самый сложный в моей практике. И ещё, Катце, — доктор Ам помолчал. — Я должен предупредить... Не ждите, что выздоровевшие будут рассыпаться вам в благодарностях. Обычно люди не хотят встречаться со своими лечащими врачами после такого. Да и врачи этого не жаждут.

— И Рики с Ясоном...

— Нет. Они не виделись с того момента, как Рики пришёл в себя. Почти год.

— Чёрт... Ему тоже объяснили, что для Ясона он обычный пациент? Один из многих? Закрыл историю болезни и забыл... — теперь Катце понимал, почему доктор Ам предложил приватный разговор после профессионального собеседования.

— Да, Катце, именно так. Это не только помогает пациенту в реабилитации, но и серьёзно снижает риски для врача. Хотя в данном случае со стороны это выглядит жестоко. Я не хочу, чтобы в дальнейшем определённые моменты стали для вас неприятным открытием. Лучше знать всё с самого начала. Видите ли, Катце... Знаете, кто мы с точки зрения непрофессионалов? Бездушные, циничные и хладнокровные чудовища, грубо и нескромно вламывающиеся в чужую жизнь, распоряжающиеся ей на своё усмотрение и жёстко диктующие человеку свою волю. Ну не хочет пациент... например, верить, что его жена погибла. Имеет полное право. Беседует с ней, наливает чай, кормит ужином — что в этом плохого? Он счастлив, зачем мешать? А мы бесцеремонно вламываемся в бессознательное, достаём оттуда то неосознанное, в чём человек не готов признаться даже самому себе, — и заставляем принять это. По сути, совершаем насилие над его супер-эго. Это меняет личность, порой до неузнаваемости: летят к чёрту многие моральные запреты, меняются нормы поведения, смещаются границы понятий «правильно» и «неправильно», и не каждому это нравится, не каждый готов простить и принять подобное. Поэтому правомерность наших действий с точки зрения морали — вопрос очень спорный. И ещё: наше общество очень гуманно, не стоит шокировать его подробностями, которые тяжело объяснить дилетанту. Поэтому я предупреждаю вас о строгом режиме конфиденциальности в отделении.

— Понимаю, господин Ам. Мне говорил об этом доктор Минк, когда подписывал приказ о назначении. Я работаю у вас три месяца, испытательный срок почти закончился... И я считаю, что у меня достаточно прав и квалификации, чтобы сказать вам, что с Ясоном...

— Он справится, — резко перебил Рауль. — Доктор Минк никому не позволит совать нос в личную жизнь. Советую вам запомнить это.

Катце кивнул.

***

Сильная пощёчина обожгла лицо, безжалостно оборвав цепочку воспоминаний. Катце вместе с креслом опрокинулся назад, на пол, и не сразу сообразил, что произошло. Пока, встав на четвереньки, не встретился с гневным, пронзительным взглядом Ясона Минка.

— Что вы делаете с моим компьютером?

Катце молчал.

— Советую вам в ближайшее время придумать внятное объяснение. Иначе мне придётся поставить вопрос о вашем увольнении, — Ясон резко повернулся и вышел, не закрыв за собой двери.

Катце помотал головой, приходя в себя, и достал телефон. Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть — это он знал давно, поэтому набрал номер, который запечатлел в памяти, несмотря на жёсткую оплеуху.

***

Ясон Минк ужинал в небольшом кафе на площади возле медцентра. Идти домой не хотелось — там его никто не ждал. Личной жизни последний год, считай, не было. Так, иногда партия в бильярд с Раулем, шахматы с Орфеем по субботам. Жизнь разделилась на две части — до и после.

«Я не стану копаться в твоих мозгах, ты сам себе психоаналитик, Ясон, и всё прекрасно понимаешь. Сам знаешь, что с этим делать». Конечно, он знал — схемы были рабочие: отдых, курс препаратов, и всё подёрнется дымкой нереальности. Другое дело, что как раз этого он и не хотел. Не хотел забывать своего Рики, горячее, извивающееся под ним тело, губы, которые произносят «ненавижу», словно «люблю», и яростный взгляд, полный огня и страсти. Он понимал, что это почти болезнь, но знал, что лечиться не станет.

— С вас шестнадцать долларов пятьдесят центов, — вывел его из задумчивости голос официантки.

Ясон вздрогнул, как будто проснулся, и посмотрел на мило улыбающуюся девушку. Та была очень даже ничего. В другой ситуации он, может быть, и подумал бы — кукла с голубыми волосами призывно хлопала ресницами, складывала губки бантиком и всячески демонстрировала свою заинтересованность. Ясон, как всегда в последний год, сделал вид, что чем-то серьёзно озабочен, ослеп и сигналов не замечает. Задумчиво полез в карман — и с удивлением обнаружил, что бумажник оттуда испарился. Это стало неожиданностью, Ясон даже немного растерялся. Никаких проблем, сейчас он позвонит Раулю или...

— Привет, блондинка, — голос за спиной показался знакомым. Не может быть... Он боялся повернуться. Боялся, что иллюзия испарится, и окажется, что у него действительно поехала крыша.

— Так и быть, заплачу за тебя. Но в благодарность придётся немного прогуляться. Давно хотел вернуть тебе должок, да только мне сказали, что не ждёшь ты меня... блонди. Оказывается, обманули, демоны. Пойдём? Тут недалеко. Отель «Минос», слышал о таком?

Ясон, ещё не до конца поверив, медленно повернул голову.

— И не наказывай Катце. Он, наверное, романтичный зануда, но человек хороший.

— Я подумаю... Рики, — Ясон понял, что улыбается, как полный придурок. — Пойдём, — он почти вскочил и так удивился собственной спешке, что чуть не рассмеялся. Это же надо! Оказывается, его тело умеет принимать самостоятельные решения. Да и чёрт с ним! Лучше сделать и пожалеть... Нет, конечно, он был уверен, что жалеть ему не придётся никогда. Всё-таки этого парня он знал... почти пять лет.

Наверх

Возле любого космопорта можно было найти район, где обитала публика довольно специфическая: водители погрузчиков, охранники, уборщики, мусорщики, техники — люди, которые не могли себе позволить мотаться каждый день из города на работу и обратно. Они жили в однообразных многоэтажках, лепившихся друг к другу, словно пьяные любовники. Развлечения здесь были под стать публике — бары с игровыми автоматами, стриптиз-клубы, дешёвые карточные клубы с одной-двумя большими комнатами, провонявшими дерьмовым табаком. Почти как в Кересе. Почти. Но в отличие от амойских трущоб, тут были женщины, причём женщины доступные. Во всех смыслах.

Раньше Рики с Алеком никогда не выбирались за пределы космопорта из-за прямого запрета. Да и график был обычно напряжённый: у них просто не было времени, чтобы прогуляться по злачным местам. Так что наблюдали они эту унылую картину всегда со стороны — сидя в какой-нибудь забегаловке, окна которой выходили на такой убогий райончик. Впрочем, Алек видел и вживую, и хотя не часто был расположен к откровениям, но, бывало, рассказывал кое-что.

В этот раз из-за резко изменившихся погодных условий вылет приходилось откладывать. И ещё неизвестно, насколько. Хорошо, что обратно они должны были лететь порожними, иначе была бы совсем беда. Но этого богам торговли показалось мало, и космопорт эвакуировали в связи с утечкой ядовитых веществ. Прошёл слушок, что какие-то лохи пытались нелегально провезти на планету химические отходы в подержанных контейнерах.

Тем, кто находился на кораблях, когда заработал сигнал сирены, пришлось там и остаться. А всем остальным, как бы они ни возмущались, пришлось валить. Кто побогаче — в город, смотреть достопримечательности. Чем будут заниматься остальные, никого не волновало.

— Короче, с деньгами у нас, прямо скажу, фигово. Я не рассчитывал, что нам придётся тут зависнуть надолго, — Алек водил пальцем по дисплею. — Можно, конечно, поменять наличность, но тут такой курс, что меня жаба душит. Карточкой пользоваться ещё хуже. Короче, мы в заднице.

— А ты оптимист, — хмыкнул Рики.

— Угу. На гостиницу в приличном месте нам не хватит, — вынес вердикт Алек.

— А в неприличном?

— В неприличном — хватит, — каринеец потёр ладонью шею. — Надеюсь, в комплекте к дешёвому номеру не будет идти какая-нибудь сложновыводимая зараза.

Рики усмехнулся. Иногда то, что ты вырос в трущобах, играет на руку. В отличие от Алека, Рики не парило состояние кровати, на которой предстояло спать. Не на улице — и ладно.

— Так, ну и куда бы податься? — Алек остановился посреди улицы и огляделся. — Вообще-то не помешало бы поесть.

Не сказать, чтобы Рики был против...

— Ну почему тут еда не может быть отдельно от всего остального? — ворчал Алек.

Они заглянули в несколько заведений, но везде было одно и то же: либо ты ешь и смотришь стриптиз, либо ты ешь и смотришь, как пьют и играют другие посетители. Шум везде стоял невообразимый. Может быть, где-то и прятались простые забегаловки с пустыми столами, хамоватыми тётками-разносчицами, паршивым кофе и безвкусными сосисками, но им ни одной на глаза не попалось. Рики предложил найти отель и заказать еду в номер, но Алек покачал головой:

— Что там принесут — неизвестно. А тут хоть можно будет посмотреть, что едят местные. Они-то знают, от чего не пронесёт.

Поблуждав ещё немного, они плюнули на всё и зашли в первое попавшееся заведение, которое оказалось стриптиз-клубом. Алек выбрал самый дальний от сцены столик и заказал «то, что у этого парня в тарелке, и что-нибудь не очень крепкое два раза».

Не очень крепким оказался сладкий напиток с привкусом кофе и ванили. По сравнению с этой бурдой даже стаут показался бы Рики божественной амброзией. А в тарелке у того парня был кусок мяса, который трудно поддавался пережёвыванию, и порция овощей. Как ни странно, овощи оказались на вкус довольно сносными. Впрочем, Керес разнообразием не баловал, так что Рики, в отличие от Алека, недовольно ковырявшегося в тарелке, с ужином расправился быстро.

Он оторвал взгляд от полупустого стакана и посмотрел на сцену. Просто больше делать было нечего.

Вокруг шеста крутилась такая деваха, что дух захватывало: полная грудь с маленькими кружочками сосков, намазанных какой-то блестящей краской; узкая талия; широкие бёдра; длинные ноги; распущенные тёмные волосы до лопаток; большие, умело подведённые глаза; пухлые губы, которые часто облизывал влажный язычок — короче, она была идеальна.

И очень напоминала Мимею. Подороже костюм, убрать волосы в стильную причёску, добавить тонкий ошейник с бриллиантами, пару сверкающих серёжек — и...

Что-то больно кольнуло в груди, но отвернуться или хотя бы отвести взгляд Рики не смог.

Он смотрел, как стриптизёрша задирает ноги, демонстрируя не только гладко выбритый лобок, но и приоткрывающиеся половые губы. Что там могли скрыть две толстых верёвочки, которые у неё были вместо трусов?

Мужики за первыми столиками поддерживали девицу свистом и похабными замечаниями.

— Покажи нам свою киску! — громко требовал один.

Девица растянула губы в сальной улыбочке и, прислонившись к шесту спиной, медленно начала опускаться, покачивать бёдрами. Она показала им всё — раздвинула ноги и, ухватившись за шест, выгнулась так, что Рики без труда разглядел поблёскивающие от смазки малые половые губы.

Встал у него сразу: годы, проведённые в Эос, не прошли даром. Тело отзывалось быстро и на полную катушку. Но просто подрочить в сортире было бы мало — это Рики давно понял. Ещё когда Ясон его в Керес отпустил, погулять. Просто спустить не поможет.

Нужно было успокоиться.

Рики еле заставил себя отвернуться и снова уставился в стакан.

— Алек, а почему ты не уберёшься с Амои? — на самом деле его совершенно не интересовал ответ на этот вопрос. Да и без этого Рики догадывался — почему. Но ему очень хотелось отвлечься от происходящего на сцене и криков.

Алек перестал ковыряться вилкой в тарелке и откинулся на спинку стула:

— Чего это ты вдруг?

— Да так. Просто интересно. Ты же можешь в любой момент... Ну, ты понимаешь...

— Не совсем.

Рики не видел глаз Алека, но чувствовал, что тот смотрит на него — с любопытством, а может быть, с раздражением.

— Тебя ведь на Амои ничего не держит.

— А тебя держит, значит, — Алек хмыкнул и повернулся лицом к сцене. Рики уже подумал, что ответа не услышит, но тут каринеец спросил: — Ты думаешь, меня везде ждут с распростёртыми объятьями?

— Я-то откуда знаю? — огрызнулся Рики. — Вообще, наверное, не зря тебя Катце держит. Да и ты нормальный, несмотря на... Блядь, Алек, ты прекрасно знаешь, о чём я говорю.

— Я думал, ты поднабрался опыта за последнее время, — Алек вздохнул, взял свой стакан и, понюхав, отставил в сторону. — Ты же слышал, что о нас говорят. Мы можем сглазить, вытянуть жизненные силы...

— Но ведь это всё хуйня! — Рики махнул рукой. Хотя, если честно, когда Алек посмотрел ему в глаза, пробрало до костей. Но не от того, то Алек там что-то вытягивал, а от воспоминаний, которые вдруг всплыли.

— Это — хуйня, — согласился Алек. — А вот что мы можем людей читать — правда. И что забраться можем глубоко — тоже правда. Для этого, правда, человек должен быть полным лохом и не скрывать ничего.

— То есть от этого можно как-то закрываться, что ли? — Рики с радостью поддержал разговор, и был даже признателен Алеку. Каринеец мог бы отмахнуться или вообще послать. Между ними вроде не было особо доверительных отношений, не было и причин отвечать на такой личный вопрос.

Алек усмехнулся и «посмотрел» на Рики.

— Очень многие умудряются не думать, знаешь ли. Иногда просто охреневаешь от того, что люди вытворяют.

Ну, таких-то Рики повидал — полный Керес отморозков, у которых желе вместо мозгов.

— И что, если я не буду думать, ты не сможешь прочитать мои мысли? — уточнил Рики.

— Не сможешь, — покачал головой Алек. — Некоторые не умеют думать, а некоторые — наоборот не могут не думать. Как ты, например. Как Катце.

— А ты... ну, читал Катце? — Рики внезапно загорелся интересом. Вот это было бы здорово послушать. Хотя верняк — Катце такого бы ни за что не допустил.

— Совсем охренел? Ну ты, бля, даёшь! — Алек тихо рассмеялся. — Катце не то что читать его не позволит, он даже руки никому не пожмёт. На всякий случай.

Музыка стихла, стихли и крики толпы.

Рики повернулся к сцене и увидел, как стриптизёршу снимает со сцены какой-то посетитель. Под возобновившийся свист и постукивания мужик прихватил девицу за задницу и смачно засосал.

«Вот блядь, — Рики судорожно сглотнул. — Этого ещё не хватало».

— Да, парень, — Алек сочувственно вздохнул, — свободных денег у нас нету.

Рики удивлённо уставился на Алека:

— Ты что, и не снимая очков, можешь?

— Парень, тебя и читать не надо: у тебя всё на лице написано, — покачал головой каринеец. — И вена на шее пульсирует.

— А, ясно, — нервно усмехнулся Рики. Он даже представить себе не мог, чтобы хоть кто-то, кроме Катце, узнал о нём и Ясоне. Такая возможность пугала. — И к лучшему, что с баблом проблемы. От такой красавицы точно без «подарочка» не уйдёшь.

— Точно. Пошли? — Алек кивнул головой на входную дверь.

Рики допил свой напиток, стукнул донышком пустого стакана по столу и встал.

Голова слегка поплыла. Интересно, если это у них «не очень крепкое», то крепкое должно с ног валить с одного глотка.

— Пошли.

Улица встретила их необычной тишиной. В такое время в Кересе жизнь кипела. Не везде, конечно, но в основном — да. Вечер, переходящий в ночь, был временем, когда монгрелы выползали из своих задрипанных квартирок и отправлялись искать приключения на свои жопы. А здесь — тишина.

Они прошли мимо закоулка, из которого доносился грохот, сопровождаемый стонами, кажется, той самой стриптизёрши из клуба.

Рики как вживую увидел тощего угловатого посетителя, трахающего деваху, и его бросило в жар. Он украдкой бросил взгляд на Алека — не заметил ли тот, но каринеец просто шёл рядом, засунув руки в карманы чёрного плаща. Неожиданно Рики представил себе, как Алек затаскивает его в тот самый закоулок и прижимает к стене, целует, засовывая ему в рот язык. Стягивает с него штаны, разворачивает лицом к стене и вставляет. Фантазия была такой яркой, что Рики не заметил, как она захватила его, чуть не заставив поверить, что это всё наяву.

Алек был нежным и очень осторожным. Он медленно вводил член, едва касаясь губами шеи там, где под кожей пульсировала вена. Его дыхание отдавало сигаретами и чем-то ещё, незнакомым. Но Рики хотелось совсем по-другому — быстрее, может быть, даже жёстче. Он был слишком возбуждён, и нежная прелюдия даже раздражала. Рики хотел как можно быстрее достигнуть оргазма.

Но Алек не спешил, словно наслаждался нетерпением Рики, дразнил. И Рики вдруг показалось, что между ними снова возникла та странная связь, как когда Алек снял очки. Но на этот раз Рики не испытывал страха. Наоборот, он чувствовал, как его нетерпение передаётся каринейцу. Но всё равно этого было мало. Мало, рагон подери!

Неожиданно член внутри него увеличился, словно Алек и это умел. Как блонди. И даже запах Алека — он тоже изменился. От него больше не пахло табаком. Появился приятный терпкий аромат — знакомый до боли. А вместе с ним пришла и она — боль. Его словно раздирало изнутри. Как будто это был Ясон, в их самый первый раз. Когда блонди потом включил кольцо, и Рики испытал самый безумный и яркий оргазм в своей жизни.

А потом чьи-то губы коснулись его уха.

«Ещё раз, и чётко. Кому ты принадлежишь?» — наполненный сладким ядом голос – требовательный и холодный.

«Я твой. Я принадлежу тебе...» — повторил Рики мысленно.

«Рики», — снова голос принадлежал Алеку.

Это было, как разряд молнии — сначала тот, кто входил в него, был Алеком, потом — Ясоном, и снова — Алеком. Снова эта безумная нежность — раздражающая и неуместная.

«Рики!»

Рики словно проснулся. Но только посреди улицы чужого города.

— Ты в порядке?

Рики повернулся на голос. Алек стоял, положив ему руку на плечо. И хоть Рики не видел глаз каринейца, по-прежнему скрытых за дымчатыми очками, но видел складку между бровями — Алек был чем-то встревожен.

— Что случилось? — произнести это стоило некоторого труда, потому что язык пересох и еле ворочался.

— Ну, ты остановился, и я чуть не потерял тебя: не сразу почувствовал, что ты не идёшь рядом, — объяснил Алек. — Вернулся, а ты стоишь, уставившись куда-то вдаль.

— Не знаю, что это было, — Рики передёрнул плечами.

— Судя по запаху, напиток был с какой-то хренью, — сказал Алек.

— И ты мне не сказал! — Рики чувствовал себя паршиво.

— Когда я это понял, ты уже почти всё выпил, — Алек не извинялся. В конце концов, Рики уже был большим мальчиком и мог сам за себя отвечать.

Он неожиданно убрал руку с плеча Рики и включил свой комм.

— О! Неплохие новости: мы можем вернуться в космопорт и переночевать на корабле, — голос каринейца выдавал облегчение.

— Вот и отлично. Этот вечер меня доконал.

Впервые Рики не был рад вынужденной задержке. Вокруг него был целый мир, который он мог посмотреть. Рики мог уговорить Алека разменять наличность, сказав, что обязательно отдаст деньги. И он бы отдал. Но ничего этого не хотелось. Хотелось домой.

И как он мог задать такой тупой вопрос Алеку? Сперма в голову ударила — не иначе.

Амои никого не отпускает. Никогда.

Наверх

— О господи, они же совсем дети!

Совсем дети... Совсем дети... Пэты...

Кровь стучит в висках, и он с трудом сдерживает готовые вырваться проклятия. Особняк Гидеона. То, где всё началось, где прозвучали первые выстрелы. Кажется, это было так давно. До Амои он добирался почти две недели. Почти две недели не находил себе места, ел только то, что совал в руки заботливый Дэрил, и не вылезал из сети сутками, просеивая информацию.

— Сколько? — Катце не хочется смотреть на светлое пушистое покрывало, разостланное в большом зале, на то, что лежит на нём, но он всё равно заставляет себя подойти.

— Шестнадцать. Восемь мальчиков и столько же... Мы пришли, когда уже всё случилось, господин Катце. Ничего нельзя было сделать, — блондин с нашивками лейтенанта имперской армии. Кажется, зрелище проняло даже его.

— Где их фурнитуры?

— Кто?

— Фурнитуры. Те, кто ухаживал за ними: следил, кормил, одевал, развлекал, спать укладывал — где они?

— Воспитатели? Не знаю. Многие разбежались. Давно, когда началось. Когда стали стрелять. А потом про них как-то забыли...

— Кто? Какая сволочь это сделала? — кажется, опять Курт. Ещё один «освободитель». Притащился сюда по линии Красного Креста и всё никак не может понять, во что ввязался. Справедливая война за идеи гуманизма, вернуть свободу угнетённым братьям — какая прелесть. Если бы это не касалось Амои, Катце, наверное, посмеялся бы от души. Бедный доверчивый Курт. Сколько тебя ещё ждёт сюрпризов! Катце молча рассматривает неподвижные лица пэтов. Как будто спят...

— Я спрашиваю, какая сволочь это сделала-а! — рагон, хорошо бы ему заткнуться.

— Никто, господин, это они сами. Сами!

Гез, жива! Слава Юпитеру! Теперь не надо всматриваться в застывшие лица, не надо напрягать память и пытаться сообразить, как могут изменить девушку три года и смерть. Гез — спецзаказ, ставший твоей единственной слабостью и тайной, Гидеон.

Рыжие, почти такого же оттенка, как у Катце, волосы и смешные веснушки на белой коже. Теперь Пигмалион мёртв, а Галатея... Галатею надо увезти с Амои во что бы то ни стало. Потому что хорошее надо помнить, за него не жаль и двойной цены. А ещё потому, что Гез не остановится, будет мстить, с её способностями это — как запустить кота в клетку с крысами. Только крыс слишком много...

Моника, соглядатай, от которого так и не удалось отвязаться, приобнимает рыдающую пэт за плечи и неуклюже тычет ей в руку носовой платок:

— Возьми! Возьми! Не плачь. Всё закончилось. Теперь всё будет хорошо.

— Господин Катце, это вы? Господин Катце, они...

— Успокойся, теперь всё будет так, как сказала эта женщина.

— Да-да-да. Я поняла, всё будет хорошо, — девушка злобно зыркает на воркующую Монику, но тут же приходит в себя, вновь становится несчастным и испуганным пэтом. Хорошо, что это Гез, хорошо, что достаточно намёка.

— Милая, ты знаешь, что здесь произошло? Кто их? — опять Курт. Да что же ты такой тупой. Что, не хочешь поверить?

— Они сами, господин, — Гез криво и очень нехорошо улыбается одними губами. — Сами попросили фурнитура. Не хотели, чтобы с ними, как с пэтами господина Аиши.

— А что с пэтами господина Аиши?

Блондинистый лейтенант с невыразительными рыбьими глазами досадливо сплёвывает на пол:

— Ну, бывает. Случайно вышло. Старшим офицером в девятой штурмовой Крыса Тодд, ну и пока вмешались...

— Как же так? Как же так? — Моника противно чмокает накрашенными морковной помадой губами.

— Они попросили Олли, и он дал им таблетки. Они проглотили и легли. Вот... Вот так и лежат.

— Я убью! Я убью этого Олли! Он будет умирать долго и мучительно!

— Нет, господин. Второй раз убить нельзя никого, — Гез берет Курта за руку, ведёт в угол зала, к накрытому одеялом трупу, и бережно поднимает пропитавшуюся кровью ворсистую ткань. — Это Олли. Он подождал, пока все заснут, а потом перерезал себе горло. Он очень мучился, вы бы остались довольны, господин.

Катце смотрит в искажённое предсмертной мукой лицо. Голова запрокинута. Стеклянные, широко распахнутые мёртвые глаза, оскаленный рот. Кровь уже не течёт, и из страшной раны под кадыком торчит какая-то толстая трубка. Катце не сразу понимает, что это перерезанная трахея. Рубашка фурнитура тоже пропиталась кровью — так, что невозможно понять, какого она цвета. Тонкие пальцы сведены предсмертной судорогой. В районе правого подреберья торчит рукоятка ножа.

— О, мой!.. Но... его кто-то добил?

Гез, Гез, что же ты делаешь? Ты же профессионал.

— Не знаю, не знаю, господин. Я не видела! — разрыдаться ей, видимо, было несложно. Слёзы давно искали выход. Пэт опустилась на пол и закрыла лицо руками.

Вот и хорошо.

— А ты? Девочка, как ты спаслась? — идиотка Моника подскочила, трясёт за плечо. Да что тебе ещё непонятно?

— Никак. Никак я не спаслась. Я сказала Олли, что не хочу умирать. Что у меня скоро будет ребёнок.

Вот же... Катце не верил своим ушам. Не может быть. Или может?

— Я не взяла таблетку, и Олли сказал «иди». И ещё сказал: «Пусть тебя хранит Юпитер».

— Он их что, не заставлял? Нет? Он их не заставлял? — снова Курт. Парень смотрит испуганно. Теперь он не похож на бравого офицера — скорее, на растерянного мальчишку. — Как же так, господин Катце? Мы же их освободили. Мы их освободили, ведь правда?

— От чего? От чего освободили? — нет, так не пойдёт. Надо держать себя в руках. Он снова натягивает маску холодного безразличия. — Я забираю эту пэт с собой.

Никто не возражает. Им нечего возразить. Гез слишком красивая, и они понимают, что ждёт девушку, если они скажут «нет». Уже понимают.

— Да, господин Катце, да, пусть. Пусть хоть кто-то...

Он молча берёт Гез за руку, и они выходят во двор.

— Катце, как хорошо, что ты здесь! Катце, я не могу, я должна кому-то рассказать. Они тащили Гидеона за волосы по полу, за ним тянулся широкий кровавый след, а я не могла ничего сделать. Потому что всё случилось слишком неожиданно. Я могла бы убить многих, но не всех, а главное — я ничего не могла изменить. Я не виновата, Катце, я не успела, и никто бы не успел!

— Успокойся, Гез. Хорошо, что ты смогла сдержать себя, хорошо, что ты понимаешь. Не надо, не оправдывайся. Мы не всегда успеваем. Такое случается.

— Катце, — девушка почти шептала. — Он жив. Что бы они ни говорили. Он жив, и я найду его.

— Гез...

— Ты не понимаешь, Катце. Это не я. Это он, — девушка бережно гладит рукой ещё не начавший расти живот. — Он знает точно.

Твою мать... Ра-у-уль? Теперь есть ещё один повод найти его как можно скорее. И хорошо бы живым и здоровым. Что, Катце, думал — управишься в два счёта? Вот тебе и первый сюрприз!

— Дэрил, аэрокар. Нам надо срочно отсюда убраться. Хорошо, девочка, хорошо. Сейчас мы прилетим на «Деметру», и ты расскажешь мне всё подробно. А пока поплачь. Поплачь, сейчас ты ещё можешь себе это позволить.

Наверх

— Давай, господин Катце, чего тянуть? Долей остатки, откупорим новую, а там и поговорить можно.

Сито Тагаэ, наместник императора на Амои, в последнее время выглядел совсем хреново. Оплывшее, как нагревшаяся на солнце головка сыра, лицо, узкие щёлочки глаз с опустившимися вниз уголками. Старый грустный пёс, который хочет просто спокойно дожить отпущенные годы, а его вновь и вновь посылают на полосу препятствий. Даже стандартная приклеенная улыбка потерялась где-то на опустевших и как будто в одночасье ставших грязными и неприветливыми улицах Мидаса.

— Неуютно мне, Катце, муторно и тревожно. Как будто предчувствие какое. Я простой человек, Катце. Хозяйственник, не политик, не военный, не аристократ. Меня назначили, сказали: «Давай, Сито», — я и даю, а что остаётся? Жратва на складах ещё есть. Вода, тепло, свет — это пока просто... — Сито запнулся, как будто прикусил язык, и опасливо покосился на собеседника. Катце заминку увидел, виду не подал, но поклялся себе, что будет пить со старым служакой до тех пор, пока или не сдохнет, или не узнает, о чём господин Тагаэ так хочет ему рассказать, но никак не решается. — Места себе не нахожу, — продолжал жаловаться Сито. — Уже и не верится, что вернусь живым с этой проклятой планеты. Не в своё дело мы полезли, Катце, увязли, как в болоте — ни туда, ни сюда.

Катце неопределённо пожал плечами, долил в стаканы почти прозрачную, слабо опалесцирующую жидкость и поставил на пол пустую бутылку. Распечатал мясной брикет и стал медленно нарезать его толстыми ломтиками — сегодня всё по-простому.

— Когда оно начиналось — всё ясно было, всё понятно и правильно, — объяснял Сито. — Есть мы — спасители и защитники. Есть враги. Это Юпитер и элита танагурская — угнетатели человеческие. Есть они — братья угнетённые, которых мы и летим спасать с благородной миссией. А теперь что получается?

— Что? — Катце кинул в рот пару оливок, достав их пальцами прямо из банки, и только потом высыпал её содержимое на блюдце.

— А то, — господин Тагаэ опрокинул в себя полстакана, не чокаясь. — Сначала казалось: народ за нас, враг — вот он. Понятно, в кого стрелять, а кому помогать. А на второй день, как блонди разобрались, что не победить нас, смотрим — а врага-то и нету. Как сквозь землю провалился. Не с кем вдруг стало воевать. Куда делись — никто не знает. Дроиды выключились, даркмены оружие побросали, шмотки сняли — иди знай, кем гражданин работал. Архивы-то все тю-тю. А элита то ли самоликвидировалась, то ли в Танагуре вся. Никого не осталось. Да только не верю я в это, Катце, больше слухам верю. Ты же местный, знаю. Вот и скажи мне...

Катце ободряюще улыбнулся и сложил руки на груди, демонстрируя внимание.

— Вот стоит, положим, перед тобой новый уважаемый мэр Кереса господин Шадзиру. Старого-то аккурат неделю назад на главной площади мидасской за гениталии вздёрнул «неизвестный враг». Предварительно слегка тюкнув по голове. А по мне — так монгрелы опять постарались «освобождённые». Так вот, стоит перед тобой мэр Кереса, улыбается, а на самом деле настоящий господин Шадзиру давно с улитками в океане беседы беседует. Как думаешь? Возможно такое?

Катце неопределённо развёл руками и правильно улыбнулся.

— Значит, возможно, — кивнул господин Тагаэ. — Значит, прав я.

Катце молчал. Молчать он умел, это было просто.

Элита исчезла. Он это знал. Но Рауля взяли ещё на приёме в первый день. Поэтому надежды мало. Катце как будто опять ощутил на шее тёплые губы, но теперь поцелуй жёг огнём, как напоминание, как отметина, которую он получил в подарок и страстно желал сохранить. Иногда ему казалось, что на шее на этом месте должен пылать алый след, но он не рискнул посмотреть, да это и не имело значения. Ему и так всё было понятно.

— Так и случилось, что остались мы без врага, Катце, — продолжал Сито. — А к вечеру второго дня и без Танагуры. План-то какой был? Захватить Танагуру любой ценой, Юпитера отключить, элиту — на службу народу. Кто, конечно, к стенке не хочет. Амойцев объявляем гражданами Империи. Оно вроде бы вначале так и вышло. В Танагуру мы вошли и даже закрепились. Только потом всё к чертям полетело в одночасье, — Сито опять выпил и замолчал.

— Страшно было? Когда Танагура закрылась?

— Страшно, Катце, ох, как страшно, — господин Тагаэ опять потянулся к стакану, но, увидев, что он пустой, недоумённо покрутил его в руках и поставил на стол. Напоить наместника до потери сознания в планы «советника по безопасности» Катце Варзо пока не входило, и он решил сделать перерывчик.

— Сначала звук такой появился, — продолжил Сито. — Как бы предупреждение. Тут все и рванули. Страх неосознанный, непреодолимый. Я тоже рванул. Запрыгнул в аэрокар — и ходу. В тот момент мне настолько глубоко насрать стало, какие у них там в Танагуре технологии и ценности, что очнулся только в Мидасе. Повезло мне, я последним эшелоном шёл. Значит, первым и драпал. А там, говорят, давка началась, люди кидались друг на друга, как обезумевшие, стреляли, рвали друг друга зубами, топтали и выли. Как звери. Как крысы, которые знают точно, что сзади их догоняет смерть. И вдруг всё закончилось. И сразу тишина настала. Страшная. Ещё страшней, чем тот звук. Это вокруг Танагуры невидимый кокон образовался. Что с теми, кто не успел убежать — одному богу известно. А Танагура стоит — что ей сделается, застывшая, как картинка на открытке. Ни шевеления, ни человека на улице, ни следов того, что мы там были. Проекция, скорее всего. Не верю я, что они там все повымирали и не готовятся ответить нам. Только ходу туда нет никому. Защита невидимая, но пробить её ничем не получается. Уже военные старались, учёные с какой-то аппаратурой суетились — «ничего невозможно сделать», говорят, искривление континуума какое-то. Так и случилось, что остались мы ни с чем.

— Почему ни с чем? — Катце старался, чтобы вопрос прозвучал искренне, но, кажется, это было уже неважно. Господина Тагаэ несло, ему надо было выговориться, и это было именно то, что надо.

— Пустая консервная банка, Катце. Амои — это пустая консервная банка! Даже масло не облизать со стенок — сразу язык порежешь. Ты же не думаешь, что мы и правда сюда кого-то спасать летели? Юпитер им был нужен, лаборатории, разработки их новые. Это всё стоит безумных денег, и только это ценно на этой грёбаной планете. А вся промышленность сосредоточена в Танагуре, технологии — тоже там, все «мозги», всё программное обеспечение, все архивы и документы, планы, статистика, виртуальные и живые ценности — всё там. Такая инфраструктура. И что? Мы не знали об этом? Знали, конечно. Только слишком уверены были, что Танагуру возьмём сходу. Такой план был и такой приказ. Во что бы то ни стало. Понимаешь? Должны захватить Танагуру. А по-другому и думать не смей! Армия императора непобедима и смертоносна! — господин Тагаэ бабахнул кулаком по столу так, что тарелки подскочили в воздух, а Катце еле поймал попытавшуюся упасть на пол бутылку. Сито вынул её у Катце из рук и налил сам себе.

— А мы всё просрали. И теперь у нас на горбу целая планета бесполезных дармоедов, которые нас ненавидят, и начальство, которое обещало императору быструю победу, амойские чудеса, вырвать у элиты бессмертие и все остальные танагурские секреты разом. Мы проиграли войну, Катце, в тот момент, когда потеряли Танагуру. Это конец. Но кто скажет об этом императору? Главнокомандующий Эйс Гампадо знает, чем это для него обернётся, и поэтому мы ещё здесь и с каждым днём увязаем всё глубже. А что будет, когда они отключат подачу энергии, когда не станет пресной воды? — Сито вдруг испуганно замолчал и посмотрел на Катце затравленным, перепуганным псом.

— Танагура не отключила подачу энергии? — Катце не стал делать вид, что не услышал или не понял.

— Не отключила, — господин Тагаэ смотрел куда-то в сторону. — Всё работает. Не знаю уже, как. Коммуникации все функционируют. Но рано или поздно всё остановится. Нельзя делать что-то из ничего. А ещё это значит...

— Это значит, что они собираются вернуться, — кивнул «господин советник Варзо».

— Да, — наместник Сито обречённо кивнул. — Они уверены, Катце, понимаешь, уверены, что вернутся! И когда это случится, я хочу оказаться отсюда как можно дальше. Ты можешь помочь мне? Я знаю, ты местный, и чувствую — ты не совсем то, что все думают. Не спорь, — господин Тагаэ пьяно помахал в воздухе рукой с торчащим вверх указательным пальцем.

— Мне нужна информация, — Катце, не мигая, смотрел господину Тагаэ в глаза. Конечно, опасно, но времени у него нет, а риски просчитывать Катце научился, когда ещё работал на чёрном рынке Амои. — Я хочу знать, где они держат блонди. Ясон Минк, Рауль Ам и Гидеон Лагат. Тогда я выдам вам билет из ада, Сито, обещаю.

Господин Тагаэ, разом протрезвев, медленно кивнул.

Рауль... Катце опять постарался заставить себя не думать о нём.

Гез сказала, что он жив. Жив, но ему очень плохо, она это знает. Что девушке можно верить — он не сомневался. Её странный дар видеть некоторые вещи за последние дни подтверждался неоднократно. Но лучше бы она молчала про Рауля. Теперь её фраза крутилась в голове постоянно, мешая сосредоточиться. «Ему очень плохо, Катце...» Рагон, времени совсем нет. Времени у него больше нет.

***

— Что тут произошло? Что тут произошло, мать вашу? — молодой имперец с нашивками капитана, бешено тряс, схватив за грудки, одного из немногих чудом уцелевших в этом аду солдат.

— Монгрелы, сэр! Это были они. «Народное ополчение». Тут их ошивалось человек десять. Мыли, убирали, подъедались на кухне уже с месяц. А сегодня через час после обеда всё и началось. Старшим у них такой чёрненький был. Рики — бывший пэт вроде. Нормальными казались. Они что-то в еду подсыпали, точно вам говорю. Гарнизон отобедал и — всё. Все как один в страшных мучениях. Я в наряде был, повезло, не обедал. Монгрелам и делов-то осталось — порезать да пострелять человек двадцать, кто не съел их отраву. Никто и пикнуть не успел.

— Монгрелы... — капитан выпустил полузадушенного солдата и тяжело опустился на стул.

— Ага, они. А потом длинноволосого забрали, которого тут господин Девье держал, и усвистели на наших же аэрокарах. В Керес, наверное. Ищи их теперь.

Катце достал из холодильника бутылку воды, потом подумал, поставил назад и напился прямо из крана над небольшим умывальником.

Приложило его хорошо, голова трещит, из рассечённой брови сочится кровь, и он периодически вытирает её уже ставшим красным платком. Он как раз был у наместника, когда сообщили о нападении на бывший муниципальный госпиталь, который имперцы переоборудовали под свои нужды. О том, что Ясон Минк находился именно здесь, он узнал час назад от Сито, но сделать ничего не успел, почти тут же всё и завертелось.

Они подъезжают к зданию, которое уже занялось, крыша горит. Катце бежит за солдатами внутрь. Зачем? Рагон, он должен знать. Где Рауль — так до сих пор выяснить не удалось. Но если Минк был здесь, вполне возможно, что Рауль тоже...

Парень в имперской форме прямо на входе корчится в луже собственной блевотины, выхаркивая кровавые куски чего-то очень похожего на лёгкие. Девушка-военврач в луже крови. Мёртвая. Прижимает застывшие окровавленные руки к распоротому животу. Ноги широко раскинуты, юбка задрана. Нет, её не насиловали. Да они бы и не успели. Трупы, трупы со страшными, с нечеловечески уродливыми лицами-масками, запах гари, медикаментов и чего-то отвратительно кислого. Лифты не работают, и он взбегает по лестнице на второй этаж. В углу просторного холла, прижавшись спиной к стене, сидит человек и широко улыбается щербатым разбитым ртом. Тёмная, почти чёрная кровь заливает подбородок и торчащую в разорванный ворот волосатую грудь. Монгрел. Он тяжело ранен, грязно-бежевая рубашка и штаны тоже в крови. Солдаты направляют на него автоматы, но подойти никто не решается.

— Я вас ждал, твари! Ждал! — страшный изуродованный рот кривится в гримасе неподдельной радости.

— Граната! У него граната! — чей-то отчаянный крик сохраняет Катце жизнь. Он прыгает назад и вниз, прямо в пролёт через перила, взрывная волна догоняет уже в воздухе, поэтому приземляется он неаккуратно, защищает лицо рукой, но всё равно больно бьётся об пол головой и, видимо, на какие-то мгновения теряет сознание.

— Господин Катце! Господин Катце!

Моника. Он становится на четвереньки. Пол засыпан осколками битого стекла и кусками конструкций. Прямо перед глазами чья-то оторванная рука. Катце встаёт на ноги, в голове что-то мерзко гудит, он ничего не слышит, подходит к стене, опирается на неё двумя руками, и его долго и мучительно выворачивает остатками еды и спиртного.

— Господин Катце, идёмте, пожалуйста. Я позову врача, у вас лицо в крови.

— Слушай, иди на хуй, а?! Со мной всё хорошо, — Катце достаёт из кармана платок и вытирает губы. Он никуда не поедет, пока не узнает, что с Ясоном Минком и были ли тут Рауль и Гидеон.

***

— Они ненавидят нас, Катце, понимаешь! Эти монгрелы, они не понимают, чего мы от них хотим! Они никогда не работали и работать не собираются. Им сказали «свобода», а свобода для них — тащить всё, что можно отодрать, и насиловать кого поймают.

Господин Тагаэ подаёт ему лёд и достает откуда-то очередную бутылку. Катце передёргивает, но он берёт и лёд, и стакан.

В качестве молчаливого собеседника Катце наместника очень устраивает. Тот давно не боится говорить ему всё, что знает. Это доверие заслужить было тяжело, но оно того стоило. Сито делает глоток и продолжает:

— Сначала всё было хорошо, всеобщее ликование и праздник, а потом началось. Эти пэты — они же поссать сами не могут. Они не понимают и не хотят понимать, что теперь у них есть будущее. Просят есть, и хорошо есть, как привыкли, ничего не хотят делать. Они истерят, рыдают, им страшно и тоскливо. Военная полиция на суициды уже не выезжает — всё одинаково. В мешок и в крематорий. Монгрелы... Монгрелы теперь нас режут. Как только им запретили мародёрствовать, так любовь и закончилась. В Керес только со взводом солдат — иначе и трупа не найдут. Граждане нас боятся. Что мы им можем дать? Работу? Так они и так работали. Только теперь они боятся выходить на улицы и каждый день ждут, что жратва закончится и начнётся голод. А он начнётся, Катце. Как только на складах закончатся продукты. Это наступит очень скоро, мы и так выгребаем последнее. И чем мы будем их кормить? Целую планету хотя бы два раза в день? Ты представляешь, какие это безумные деньги? А главное — никаких перспектив, что хоть что-то изменится. За пределами Танагуры ничего не производится, а возить сюда шаттлами всё, от хлеба до штанов — это где же взять такие средства?

— Монгрелы. Их поймали? — Катце слышит себя как будто со стороны. Неужели это его голос? Рагон, надо таки дойти сегодня до врача и попросить каких-нибудь таблеток. Свалиться сейчас он себе позволить не может.

— Где там поймали, — господин Тагаэ досадливо машет рукой. — В Керес ушли, а оттуда под землю. Там катакомбы под кварталами, Халаза, а дальше — Танагура. А в неё нам ходу нет, она как кокон: и снизу, и сверху.

— И что теперь? Что дальше, Сито?

— А ничего, Катце. Уже ничего. Со дня на день я жду приказ. Мы уходим с этой чёртовой планеты. Мы и так просидели здесь слишком долго. Нас победили, Катце, без стрельбы и солдат, без космического флота и каких-то сложных манёвров. Оказалось, что этой планете нахрен не нужна никакая армия и никакие солдаты. Вот так.

Мы получили ультиматум, Катце, — Сито понизил голос почти до шёпота. — Или мы убираемся к чёртовой матери, или Танагура грозится выпустить какой-то вирус, и им плевать, что будет с остальной частью планеты. Как ты думаешь, Катце, есть у них что-нибудь такое? Чтобы всех сразу прихлопнуть? Одним махом?

— Есть, — Катце не сомневался, что говорит правду.

***

Мы уходим... Уходим... Как? Неужели? Тогда зачем всё это было? А как же свобода братьям? А как же... как же всё? Зачем столько смертей, столько крови? Они говорят, что мы справились, выполнили свою миссию, что мы победили. Если победили, тогда почему мы уходим? Даже не оставим гарнизон? Нет. Его вырежут. Вырежут, как только мы... Тогда почему говорят, что мы победили?

Им, конечно, объяснят, им расскажут и успокоят. Потому что они хотят поверить, что победили, что они кого-то спасли и освободили. И им дадут эту веру, а они примут её без колебаний и без сомнений. Им так проще, им так спокойнее. Жить с уверенностью в своей правоте много легче, так устроены люди, и сделать тут ничего нельзя.

— Господин Катце, а вы? Вы с нами? — Моника дёргает его за рукав. В глазах испуг и непонимание.

— Нет, Моника. У меня здесь ещё дела. Я остаюсь. Мне надо кое-кого найти...

Он остаётся. Он теперь знает, что болен этой планетой. Амои — как зараза, как раковая опухоль в мозгу, которую убрать можно только с головой. Зачем он примчался сюда? Домой? Нет. К нему. Он и раньше находил в себе силы жить только потому, что знал — Рауль далеко, но с ним всё хорошо. Катце понимает, что это, наверное, выглядит странно, это неправильно, больно, и он измучился бороться с самим собой, но у каждого своё счастье. У него оно вот такое. Это сложно понять, это невозможно объяснить, но это его судьба, его награда и наказание.

Где сейчас Рауль? Катце не знает, как его найти. Он уверен только в одном — Рауль жив. Потому что у Катце теперь есть Гез и её странный ребёнок. Катце остаётся и обязательно найдёт Рауля, и узнает всё и про Гез и про то, что ждёт его самого. Когда всё уже будет хорошо, Катце посмотрит Раулю в глаза. И больше никогда не скажет: «Здравствуйте, господин Ам». Катце скажет: «Здравствуй, Рауль», дождётся ответа и тогда примет решение.

Наверх

Дрожь сотрясает её тело. Слёзы, стекая по щекам, орошают стол. Грубые скобы удерживают тонкие запястья и лодыжки — никто не заботится об удобстве того, кто попал в них. Изящные пальчики, созданные для ласк, судорожно сжимаются в кулачки — маленькие и слабые, способные разве что взбить подушку. Сердце бьётся быстро и так громко, что, кажется, его стук разносится по большому светлому залу и эхом отражается от глянцевых поверхностей стен. Люди в странной одежде занимаются какими-то приготовлениями, а совсем рядом стоит Он и наблюдает за ними с равнодушным видом. Вот Он поворачивается, слегка наклоняется и ощупывает её живот.

Руки блонди, такие большие в сравнении с её хрупкими кистями, касаются на удивление легко и, если закрыть глаза и отрешиться от происходящего, даже ласково — в это так легко поверить, если очень хочется. Вырываться бесполезно, умолять — тоже. Ответом будет лишь лёгкая презрительная усмешка. Она учащённо дышит и вздрагивает от прикосновений — единственных, доставшихся от строгого хозяина за всю столь короткую жизнь.

«Принцесса» — так её звали в Академии мальчишки, на что девчонки лишь завистливо кривили губы. «Бракованная», — шипели позже и те, и другие: первые — из ревности, вторые — от злорадства. «Вы даже не знаете, насколько! — хотелось ей выплюнуть им в лицо. — Вы ничего не знаете! Никто ничего не знает!» Какие бы гадости ни говорили о ней, она не опускала голову, будто в самом деле носила корону. Её чувство собственного превосходства было вызвано не только выдающейся красотой и чистотой породы. У «принцессы» была тайна.

Холодный металл стискивает голову — теперь можно только беспомощно следить за Ним полными ужаса глазами и царапать стол, ломая ногти. Для Него трясущееся от страха обнажённое существо — всего лишь разочаровавшая Его вещь, а значит, ничто. Вещам не бывает страшно, им не может быть больно, они не чувствуют — таковы неписаные правила. «Принцесса» их нарушила — она испытала два запретных чувства: любовь и ненависть, теперь пришло время за них заплатить.

«Образец я возьму сам, — спокойно говорит Он людям в странных одеяниях, и на их вопрос об анестезии отвечает: — Это лишнее».

Она не знает, что такое «анестезия», но видя длинный острый стержень в Его руке, начинает тихо скулить, пытается поймать ледяной взгляд, чтобы безмолвно молить о пощаде. Это удаётся: Он холодно смотрит в глаза, полные слёз, и равнодушно отворачивается к монитору. Её дыхание сбивается. Следя, как медленно опускается Его рука, она уже не скулит, а хрипит, будто в предсмертной агонии. Она делает отчаянный рывок, но тело смещается лишь на пару сантиметров в тщетной попытке ускользнуть от сверкающего острия.

Её тонкий, протяжный крик разносится по залу, когда металл протыкает нежный, мягкий живот чуть выше лобка. Она видит, как окровавленный стержень с кусочком плоти выскальзывает из её беспомощного тела и опускается в прозрачную ёмкость с какой-то жидкостью. Тихий всхлип — и «принцесса» на миг теряет сознание, а когда приходит в себя, то безумным взглядом смотрит на плавающий в жидкости ошмёток своего тела — полупрозрачный, ярко-красный, он причудливо шевелится в кровяной дымке... «Кларисса Мэллоу Лавиния»* — вот на что это похоже — на лепесток её любимого цветка. Подозрение «принцессы» перерастает в уверенность, и она всем своим существом чувствует потерю: в этом кровавом лепестке, её частичке, ещё несколько минут назад билась новая жизнь.

Был ли шанс, что Он позволит появиться на свет её ребёнку от ненавистного дворняги? Раньше она надеялась на это. Знала ли она, чем закончится её маленький бунт? Об этом она старалась не думать, но однажды прочитала свой приговор во взгляде самых красивых в мире глаз, смотрящих на неё, как на пустое место. «Племенные права», «половые клетки» — она долго заучивала эти фразы, услышанные вскользь, когда Он произносил их в беседе с кем-то. Эти слова казались ей такими умными, а в Его устах они звучали, как музыка. «Лабораторный образец» — это словосочетание она выучила последним. Его Он сказал совсем недавно, и лишь сейчас она поняла, что имелось в виду...

Удалась ли её месть за безответную любовь? За слёзы в подушку? За самые красивые в мире глаза, не смотрящие на неё? Влюбиться в хозяина — кто и когда слышал о таком? Бракованная «принцесса» никому не могла рассказать ни об этом, ни о том, как украдкой стащила одну из хозяйских перчаток, чтобы засыпать, прижавшись к ней щекой. Фурнитур нашёл пропажу, когда менял постельное бельё. Тогда она заплакала: спрятать «драгоценность» в наволочку было не лучшим из решений. В ответ на укоризненный взгляд фурнитура она лишь тихо всхлипнула, и фурнитур ничего не сказал Ему.

Она знала, что сошла с ума, но втайне так надеялась, что когда-нибудь Он полюбит её или хотя бы будет ласков. Однажды она украдкой прикоснулась к краешку Его костюма, а Он заметил это и отдёрнул руку — и надежда угасла: ей никогда не стать «принцессой» для Него.

Первый партнёр, которого Он выбрал для неё, был искусным любовником — в его руках другие кричали от наслаждения, а «принцесса» обливалась слезами. Она так хотела зажмуриться, чтобы не видеть, как Он смотрит на неё, как внимательно следит за её первой вязкой, но не могла отвести взгляда от его глаз, горящих странным незнакомым огоньком. Он отдал её другому и с интересом наблюдал, как тот вбивается в неё своим безупречным членом. Позже «других» стало много, а она перестала смотреть на Него, закрывая глаза во время вязок.

А потом появился Рики, дворняга, к которому прикасался его хозяин, с которым, как говорили, он даже спал. «Любовные метки» на теле Рики говорили: он знает какой-то секрет — и её надежда вновь ожила. «Принцесса» стала первой, кто по-дружески заговорил с изгоем. Вскоре её ждало жестокое разочарование: никакого секрета у Рики не оказалось — был только он сам, ни на кого не похожий, настоящий и такой притягательный. Она сама не заметила, как увлеклась им: безумной мечте не сбыться, а ей так хотелось больше не закрывать глаза и на пике наслаждения выдыхать «любимый».

«Принцесса» смотрит на Него сквозь пелену слёз, следит за Его движениями. Несмотря ни на что, Он по-прежнему кажется ей самым прекрасным мужчиной на свете, а ещё — самым недоступным, холодным и безжалостным... Как же она Его... ненавидит! За его недосягаемость, за всех навязанных партнёров, за Джену и за ребёнка Рики. Ей так хочется прокричать, сколько счастья она испытала в объятиях Рики и как сладко было знать, что она мстит Ему, отдавая своё тело тому, кого Он почти ненавидит...

Что Он сделает с ней? Отправит её в один из мидасских борделей или оставит при себе? Ведь Ясон Минк оставил Рики в Эос...

«В утилизацию», — будто издалека доносится Его голос, и что-то больно впивается в её руку.

Всё-таки у Рики был секрет, а она его так и не узнала...

По щеке скатывается последняя горячая слеза, искусанные бескровные губы беззвучно шепчут: «Рауль», и глаза «принцессы» закрываются навсегда.

Пэт по имени Мимея отправляется в утилизатор.

*Clarissa Mellow Lavinia — из текста англоперевода. ↑

Наверх

Ну, ещё немного. Метров десять по коридору, потом направо, потом в неприметную серую дверь с кодовым замком — и всё. Останется только забыть.

Тайное общество? Да вы шутите!

Вильям неуверенно улыбнулся, но улыбка мгновенно увяла. Рэй был серьёзен. Да и можно ли было вообразить, чтобы фурнитуру Рауля Ама взбрело в голову пошутить? Скорее ад замёрзнет.

И всё-таки бред? Или...

— Фурнитуры знают всё. В пределах башни единственное, что им неизвестно — это мысли хозяев, — говорил Рэй.

Вильям это хорошо знал, хоть и попал в Эос недавно. Для фурнитуров жизненно важно быть осведомлёнными обо всём, что происходит вокруг: слуга, который не разбирается во всех, даже самых незаметных и вроде бы неважных правилах, не принесёт пользы. А значит, его незачем держать. Таким слугам не место в Эос — им место на свалке. Этот урок Вильям усвоил быстро и накрепко.

Знай, но помалкивай.

Знание здесь не было силой — лишь средством обезопасить себя. Если что-то упустишь — тебе конец. Они все это понимали и, цепляясь за жизнь крепче, чем корни деревьев, уходящие на десятки метров в землю, были очень внимательны. Они замечали всё. Даже самые незначительные мелочи не ускользали от их глаз и ушей. Фурнитуры знали много. Куда больше, чем положено. И старались ничего не забывать. Кроме одного — своего прошлого.

Вильям знал, что другие предпочитают делать вид, будто ничего не было. Они старались забыть обо всём, словно и не существовали до смены имени. Они загоняли память о Гардиан в самые дальние и тёмные закоулки разума. Там она постепенно выцветала, приобретая вид зловещего призрака, изредка беспокоившего разум полузабытыми бледными образами. Это был механизм защиты фурнитуров, то, что спасало их, не давало сойти с ума.

Они могли отречься от себя самих. Все они.

Но для Вильяма прошло слишком мало времени, чтобы не цепляться за прошлое. Его воспоминания были ещё с ним, они до сих пор причиняли боль — настолько сильную, что подводило живот. Почти каждую ночь он, скрючившись, лежал на кровати и долго не мог заснуть. Окутывавшая его полутьма, казалось, кишела какими-то монстрами, перешёптывающимися между собой. Они подбирались всё ближе и ближе, и Вильям чувствовал их холодное дыхание. Они хотели его боли, питались ею, наслаждались каждым мгновением его агонии. Это они, добравшись до него, засовывали ему руки в кишки, копошились в них, бесцельно дёргали, сжимали. Боль была нестерпимой!

Вильям подтягивал колени ближе к животу и тихо подвывал, трясясь всем телом. Страх проникал в его разум, ядовитым плющом опутывал мысли и отравлял каждый вздох.

Воспоминания. Это они были виноваты! Они были ещё слишком яркими. Вильям пока ещё помнил всё и всех. И даже ту сестру, в которую осмелился влюбиться.

Элоиза.

Её тёплый взгляд, мягкий голос, походку, волны тёмных волос, спускающихся до лопаток — всё это он помнил, как наяву. И помнил, как в паху начинало сладко тянуть, когда, запираясь в туалете, он представлял её себе. Он мечтал о груди Элоизы, представляя её то мягкой, то упругой, ведь он не знал, какова она на самом деле. Он мечтал о тонких губах, раскрывающихся для поцелуя. Он мечтал о руках с маленькими аккуратными пальцами, которые гладят его плечи. И когда приходил миг, когда тело Вильяма сотрясалось в экстазе, в мыслях было только её имя. А потом сердце опалял жар стыда. Ведь она казалась ему чистой, незапятнанной. Как можно было вожделеть её? Как он мог! Но его тело менялось, менялись его мысли, желания, и он ничего не мог с собой поделать. Он клялся, что больше не посмеет представлять её, лаская себя, а потом горько усмехался, вытирая туалетной бумагой испачканную в сперме руку. Потому что стоило только закрыть глаза, и перед ним возникала она, и Кори кончал себе в руку, снова мысленно произнося её имя.

Кори. Нет. Вильям. Кори больше нет. Он умер в день, когда у него отняли ту самую часть, которая оживала при воспоминании об Элоизе. Остался только тот, кому эти чувства и желания недоступны.

Вильям старался убедить себя, что должен сохранить эти воспоминания, не забывать, кем был. Но с каждым днём, запертый в этой комфортабельной клетке вместе с тупой похотливой самкой-пэтом, он всё сильнее понимал: забыть — значит выжить.

Но хочу ли я жить?

Он хотел. И в какой-то момент решил забыть. Вильям гнал воспоминания прочь, заставлял себя думать о другом. Но это было совсем нелегко. Не было вокруг ничего, что могло стать заменой утерянному, тому, что ушло навсегда и подлежало забвению. Вильям почти с завистью смотрел на Юри, фурнитура Хайнеса Саласа, который был бесконечно предан своей Руфи, и на Саймона — тот тоже души не чаял в Мигеле. Сам Вильям верно служил хозяину и заботился о его пэте, как того требовали правила, гласные и негласные. Он терпел, когда хозяин приказывал ублажить бесящуюся от желания зверушку, старательно вылизывал её, представляя себе на месте красного бугорка клитора, дрожащего прямо перед его носом, кусок мяса. Сочный, вкусный, приправленный острым перцем... Иногда Вильям испытывал странное желание: хотелось вонзиться в подрагивающую плоть зубами и оторвать кусок. Он никогда не пробовал настоящего, не синтетического мяса — хотелось бы узнать, каково оно на вкус. Воображение рисовало нечто великолепное, необычное, и всякий раз ему приходилось сдерживаться, чтобы не совершить глупость. Он заставлял себя прислушаться к стонам самки, чтобы вернуться в реальность, старательно работал языком и послушно отводил её в ванную комнату потом, когда всё заканчивалось. И там уже терпел другое — её капризы. Самка садилась на край ванны, широко разводила ноги, снова показывая ему себя, раздвигала пальцами половые губы и смеялась, думая, что оскорбляет его. Глупая зверушка! Она даже не представляла, что он мог бы её не захотеть. А Вильям молчал, просто стоял и спокойно смотрел. Это бесило зверушку ещё больше, она запускала в него чем-нибудь, он уворачивался, а потом убирал с пола осколки, всё вытирал и никогда не позволял себе даже раздражения. Она всё равно никогда не попадала. Оба знали, что хозяину будет плевать, кто виноват. Ещё одно важное правило Эос: не доставляй хозяину проблем. Если ты это правило не соблюдаешь — тебе конец.

Постепенно всё успокаивалось. Надёжно запертое в тёмной кладовке памяти прошлое постепенно становилось собственной блёклой копией. Не было больше тех ярких картин, которые раньше постоянно мучили Вильяма. Он учился жить и не сожалеть о том, что имел. Ведь именно сожаление об утраченном причиняло боль, а не настоящее. Вильям больше не позволял отчаянию опутать разум цепкими сетями и воскресить в памяти имена тех, кто ему был дорог когда-то. Его больше не мучили боли, он спал спокойно, без сновидений, и просыпался не измотанным несчастным человеком, а новым существом, которое было готово служить в обмен на жизнь. Он верил теперь, что служение элите — это честь. Хоть его хозяином и не был блистательный Ясон Минк, но Вильям тоже прислуживал блонди, Леону Клэру. И гордился этим.

Каждое утро он вставал раньше своего господина и долго приводил себя в порядок. Его одежда была в идеальном состоянии всегда, чего нельзя было сказать о внешнем виде. Он был всего лишь человеком, поэтому приходилось укладывать непослушные каштановые волосы и с завистью вспоминать Дэрила, у которого никогда не было таких проблем.

Вильям злился, нанося на мягкие и такие непокорные волосы специальный лак без запаха. Но потом ему удавалось обуздать свою злость. Из комнаты в коридор Вильям выходил с улыбкой.

Настал день, когда он забыл и о той, о которой когда-то давно мечтал. Она стёрлась из памяти, как пыль и дорожная грязь смываются потоками дождя в канализацию. Её не было больше. Вернее, её вообще никогда не было. Там, где должны были быть воспоминания об Элоизе, на истлевающем саване призрака-прошлого зияла дыра.

Вильям свыкся со своей новой ролью. Его даже перестало заботить, что он был ни на что не годен — только прислуживать и удовлетворять капризы хозяйской пэтки, которая называла его «бесполой мебелью». Даже это прозвище, слетавшее с её полных губ, не вызывало у него никакой реакции.

И что? Больше меня не волнует это. Тот, кого это могло бы задеть, давно умер.

И вот теперь Рэй посвятил его в тайну, о которой Вильям, как любой новичок, не знал до этого: фурнитуры объединялись в сообщества. Сообщества, о которых никто не распространялся за пределами комнат, где они собирались.

Его приняли как равного, но это не произвело на Вильяма такого сильного впечатления, как можно было ожидать. Просто ещё один факт из жизни Эос, о котором нужно было знать, не более того. Поэтому Вильям внимательно слушал.

Сообществ было несколько, так же, как и видов элиты.

В самом существовании этих сообществ ничего необычного, наверное, не было. Но за время, проведённое в Эос, Вильям понял, что каждый фурнитур был сам по себе. Они никогда не общались между собой больше, чем того требовала необходимость. Они были преданы своим хозяевам, и у них не было других интересов, кроме службы элите. В тех редких случаях, когда фурнитуры всё-таки что-то обсуждали, речь шла о правилах. Ещё реже они делились друг с другом опытом, который мог оказаться полезным. В остальное время каждый жил в собственном замкнутом мире, словно в невидимой для других, но непроницаемой сфере. Иногда эти сферы соприкасались, но никогда ни один фурнитур не впускал другого в свой мир. Понятие дружбы было отброшено точно так же, как и другие вещи, не нужные здесь. Именно из-за того, что Вильям знал о фурнитурах и о себе самом, он поначалу удивился существованию тайных сообществ. Но удивление быстро прошло, а на смену ему пришли неуверенность и подозрительность. Вильям вовсе не был уверен, что хотел состоять в таком сообществе. Однако уже въевшаяся под кожу привычка знать обо всём, что касается правил и жизни фурнитуров в Эос, покончила с его сомнениями. Хотел он или не хотел, он должен был знать.

***

Мерзкое ощущение. Настолько сильное, что я еле сдерживаю позывы к рвоте. Рот наполнен противным горьким вкусом желчи, от которого никак не избавиться. Я должен отвести взгляд! Нужно просто отвернуться, но я не могу. Я смотрю, даже испытывая отвращение. Словно магнит, всё, что происходит сейчас передо мной, притягивает меня.

Вильям сглотнул. Ещё раз. Но избавиться от горечи во рту было невозможно. Его мутило даже сейчас, когда всё уже осталось позади.

Разве всё?

Вильям остановился, выпустил из руки край чёрного пакета и, тяжело вздохнув, прислонился к стене. До мусоропровода было рукой подать.

***

Вильям не ожидал. Ему бы и в голову не пришло, что такое возможно! Он каждый день сталкивался с другими фурнитурами и даже не догадывался, что они могут быть такими. Но больше всего его ужасала мысль, что он и сам может стать таким.

Да, это пугало и в то же время завораживало. Он боялся того, что увидел, но память словно нарочно возвращалась к тому, что так потрясло Вильяма. Он оказался в ловушке, снова и снова переживая этот ужас.

Ужас? А почему — ужас?

Но ведь в том, что он видел, не было ничего ужасного. Это было странно, противно, но никак не ужасно.

Чего же ты так испугался?

Вильям уставился в противоположную стену. Но увидел там вовсе не серую поверхность, а Тома, который склонился над трупом, лежащим на столе.

В руке старшего фурнитура зажат алмазный скальпель, тонкое лезвие отбрасывает яркие цветные блики на полированный стол. Лицо Тома спокойно и ничего не выражает. Как всегда. Только в глазах таится что-то странное, что невозможно уловить и описать. Он подносит скальпель к паху мертвеца и делает небольшой полукруглый надрез прямо над пенисом. Бледная кожа расходится, и между её краями видно что-то красное и белое. Но крови нет, ведь сердце в этом теле больше не бьётся.

Тома прерывается на несколько секунд, поднимает голову и обводит всех этим странным взглядом. Никто не трогается с места. Все замерли и ждут. Тишина стоит, как в склепе. Кажется, что ещё немного — и потянет сыростью, смешанной с запахом гниения.

Тома снова опускает взгляд на труп. Скальпель касается мёртвой плоти и с нажимом проникает глубже. Тома режет мёртвую плоть, как кусок простого мяса, из которого выступает густой соус. Не брызжет в стороны, а поднимается густой массой, от которой на прозрачном лезвии остаются бордовые мазки.

Разрез становится всё глубже, а мне кажется, что моя глотка забита желчью, вкус которой я чувствую даже на губах. Меня мутит, но я продолжаю смотреть, как Тома осторожно, словно величайшую драгоценность, поднимает мёртвый пенис и очерчивает лезвием вялые яички.

Я всё-таки закрываю глаза, когда Тома начинает подрезать мышцы в промежности мертвеца, потому что мне вдруг начинает казаться, что и в мой пах тоже вонзается лезвие. Это не боль. Во всяком случае, не такая, какую я привык терпеть. Другая. Я не могу от неё избавиться. Никогда не смогу, потому что болеть нечему. И я закусываю губу, чтобы отвлечься от этих кошмарных ощущений, почувствовать во рту солоноватый привкус крови, который перебьёт горечь.

Но я не выдерживаю.

Вильям помнил, как сорвался с кресла и выбежал из комнаты, но не помнил, как добежал до уборной. Его вырвало несколько раз, он даже промахнулся мимо унитаза. Пришлось убрать за собой.

Радовало, что за ним никто не пошёл.

Он хотел было уйти оттуда, но почувствовал, что должен увидеть если не всё, то как можно больше, и вернулся.

Картина, которую он застал, была гротескной. Она вызывала сразу несколько противоречивых чувств: отвращение, жалость, сомнение, неверие и веселье.

Посреди комнаты на низком широком столике стоит кресло, в котором, раздвинув ноги, сидит обнажённый Рэй, а остальные фурнитуры стоят перед ним на коленях. Рэй что-то говорит, и улыбка не сходит с его лица, что делает происходящее ещё более фантастичным. Я никогда не видел, чтобы Рэй улыбался. И его улыбка мне не нравится. А его взгляд пробуждает во мне страх. Я подхожу к Тома, который ко мне ближе всех, и чувствую, как моей ноги касается его рука. И вижу в его глазах то же неистовое безумие, что и у Рэя.

«Иди, — говорит он мне, — иди к королю, приветствуй его».

Я замечаю, что губы Тома вымазаны чем-то тёмным. Он подталкивает меня к этому странному постаменту, и я наконец замечаю то, чего поначалу не увидел, потрясённый выражением глаз Рэя. Я медленно поворачиваю голову, чтобы убедиться, что мертвец оскоплён, и вижу, что его пах являет собой ужасную рану, которая не кровоточит только потому, что он уже мёртв. Потом я снова смотрю на Рэя, но его лицо меня больше не интересует. Мой взгляд опускается ниже — туда, где у него, как и у меня, должна быть только аккуратная дырочка уретры. Но сегодня это не так. Гениталии, измазанные в густой крови мертвеца, как-то прикреплены к его паху. Меня не волнует, как это было сделано. Но они там. И я делаю шаг вперёд. За первым неуверенным шагом следует второй, третий, и вот я уже стою перед ним. Рэй не спускает с меня глаз. Если бы я мог, я бы почувствовал возбуждение. Я чувствовал, что он хочет меня, и хотел его в ответ. Я опустился на колени и поцеловал то, что было частью другого человека.

То, что было потом, Вильям помнил смутно. Кто-то брал этот член в рот, и Рэй говорил, что это лучший минет в его жизни. Рэй целовал каждого из них, заставляя оседлать себя и прижимаясь мёртвым членом к паху.

Это было отвратительно, но сопротивляться желанию делать то же, что делали все остальные, было невозможно. Они были стадом сумасшедших животных, поддавшихся инстинктам. Или людьми, заражёнными какой-то страшной болезнью, заставлявшей их желать испытать всё за короткий срок, который им отпущен. Это было безумием.

Потом Дэрил встал перед Рэем и сказал: «Время твоего правления кончилось, король. Мы должны принести жертву». Рэй поднялся со своего «трона» и подошёл к столу, на котором лежало тело. Тома отцепил гениталии мертвеца и поднял высоко над головой. Рэй засмеялся, и все остальные тоже засмеялись.

Кто-то принёс чёрный пластиковый пакет, и пока труп упаковывали, Рэй, взяв Вильяма под руку, отвёл его в сторону.

— Как тебе это? — спросил он.

Вильям повернулся к Рэю и увидел, что фурнитур Рауля Ама постепенно становится самим собой. Безумие исчезло из его глаз. Только измазанные бордовым губы и подбородок говорили, что всё произошедшее было реальным.

— Я не знаю, — честно признался Вильям. — Но как вам удаётся оставаться незамеченными? — спохватился он, запоздало осознав, что вся эта феерия происходила в Эос, где камеры были во всех помещениях. — Это ведь невозможно!

Рэй усмехнулся.

— У Эос много секретов, Вильям. Но наша богиня умеет их хранить в обмен на нашу бесконечную преданность и верное служение.

— То есть?

Мысль, что о творившемся здесь известно Юпитеру и элите, показалась совершенно бредовой.

— Они всё знают, — спокойно ответил Рэй. — Иначе сколько времени прошло бы между исчезновением трупа и облавой, как ты думаешь?

Это беспокоило Вильяма с самого начала. Вернее, это была первая мысль, когда он увидел мертвеца на столе. Откуда он взялся? В Эос контролируются все помещения. И труп — это не ваза или ещё какая-нибудь мелочь, которую можно взять, а потом поставить на место.

— И откуда это взялось? — Вильям бросил быстрый взгляд на чёрный пакет, который в этот момент закрывал Тома. — Просто так трупы в Эос не появляются.

— Верно, — Рэй кивнул. — Это пэт кого-то из низшей элиты. Несчастный случай, полагаю.

— И что, его до сих пор не хватились?

— На некоторые вещи Эос может закрыть глаза, — не совсем понятно ответил Рэй. — И закрывает. Что им в одном трупе? Его всё равно просто должны были сбросить в мусоропровод. Так не всё ли равно, кто это сделает? Могут дроиды-уборщики, а можем и мы.

— Но... — Вильям всё ещё не мог поверить, что такое возможно. — Я не понимаю.

— Тебе и не нужно понимать, — пожал плечами Рэй. — У нас всех есть маленькие причуды. И свои обязанности. Твои на сегодня — держать язык за зубами и оттащить пакет к мусоропроводу.

Вильям оглянулся. Тома, Дэрил, Юри и остальные смотрели на него.

Вот чёрт.

***

Ну, ещё немного. Совсем чуть-чуть. Метров десять по прямой, там направо, в неприметную серую дверь с кодовым замком — и всё. Останется только забыть.

Вильям вздохнул и посмотрел на мешок. Поначалу тащить его было легко. Но потом пришлось подняться по лестнице на следующий этаж, чтобы совсем уж нагло не светиться перед камерами в лифте. Мусоропровод на этом этаже находился слишком далеко. После подъёма мертвец, казалось, сильно прибавил в весе и с каждым шагом становился всё тяжелее.

Время! Время! Хозяин скоро вернётся с работы. Я должен быть там, когда он переступит порог квартиры.

Вильям снова схватился за край мешка и потащил его по коридору.

Маленький глазок камеры под потолком сфокусировался на фурнитуре.

Всё в порядке. Им плевать. Рэй сказал, что им плевать.

Но даже слова Рэя не могли в этот момент помочь унять дрожь в коленях. Вильям чуть не упал, но продолжал упорно тащить мешок к повороту.

Камера проводила фурнитура до поворота и вернулась в исходное положение.

Вильям подошёл к двери. Сканер сетчатки ожил на несколько секунд и подтвердил право доступа. Дверь открылась.

Ну вот и всё.

Панель, закрывающая камеру мусоропровода, отъехала в сторону, и Вильям с облегчением вздохнул. Осталось совсем чуть-чуть. Он наклонился и с огромным трудом поднял труп на плечо. Вильяма уже шатало от усталости, но нужно было торопиться. После таких нагрузок он наверняка будет выглядеть ужасно. Необходимо будет до возвращения хозяина привести себя в порядок.

Ещё одно усилие — и труп засунут в камеру.

Вильям нажал на кнопку, и панель встала на место. Над кнопкой загорелся красный индикатор, затем послышался тихий стук, и красный сигнал сменился зелёным.

Всё. Теперь домой. Господин Клэр вряд ли будет доволен, если застанет меня в таком виде!

***

Вильям внимательно осмотрел себя, как делал это каждое утро.

Он был безупречен. Таким и должен быть фурнитур блонди: с идеальной причёской, в форменной одежде, на которой ни пятнышка, и со спрятанными глубоко внутри воспоминаниями о том, что каждый из них остаётся человеком со своими тёмными желаниями. Даже если он всего лишь эосская мебель.

Наверх

Пальцы крепче сжимают подлокотники кресла. И не столько из-за сильной вибрации — неизбежного «удовольствия» при входе корабля в атмосферу планеты, сколько от волнения: через каких-то полчаса состоится самая невероятная, страшная и волнующая сделка в его жизни. Катце провернул их немало, и многие были, мягко говоря, сомнительными. Ясон не отличался щепетильностью в вопросах этики и законности, а вот изобретательности ему было не занимать, так что у Катце был хороший учитель.

Чёрный рынок Амои по-прежнему нуждается в нём, так что после взрыва Дана Бан Катце остался на своём месте, пока у Танагуры не изменятся планы. Произойти это может в любой момент, внезапно. Катце почти физически чувствует, какой зыбкой стала почва у него под ногами, и поэтому спешит. Что бы ни произошло с ним дальше, он успеет осуществить свой план. Обутые в дорогие ботинки ступни ощущают слабый толчок — шаттл совершил мягкую посадку. Губы Катце изгибаются в самодовольной улыбке — плохих пилотов он не держит.

Он легко поднимается на ноги и ощущает, как они дрожат: всё-таки он нервничает. Что это? Страх? Ведь он посмотрит в глаза тому, кого так ненавидит — таково условие сделки. А может, его ноги и руки дрожат от боязни возмездия? Но это вряд ли: если Танагура решит от него избавиться, его достанут где угодно, так что к мысли о собственной утилизации он давно привык. Чего ему бояться сейчас, ведь он всего лишь доставил партию эксклюзивных секс-кукол на Картэкс. А может, Катце трясёт от возбуждения? Да — он удовлетворённо вздохнул — это верно. При одной мысли о том, что он увидит, сердце начинает биться вдвое быстрее.

Катце вынимает из кармана изысканного костюма коммуникатор и пишет короткое сообщение: «Груз прибыл». Через пару секунд приходит ответ: его уже с нетерпением ожидают. Самый ценный заказ из всех, которые когда-либо отправлялись с Амои, ждёт в грузовом отсеке.

Клиента Катце выбрал не сразу. Список подходящих покупателей — любителей изысканной продукции из Раная Уго — у него был, и любой из них отвалил бы за такое предложение больше, чем мог, но Катце были нужны не деньги. С его ценой согласился лишь один клиент. Длинных языков можно не опасаться, ведь те, кому поставляются товары категории «А», больше всех заинтересованы в сохранении тайны. Клиент, чей представитель встречает Катце в космопорте, баснословно богат и настолько же скрытен. Он не из тех свихнувшихся коллекционеров, что при каждом удобном случае норовят похвастаться новой покупкой — этот человек ревниво оберегает свои экспонаты от посторонних глаз.

Путь до особняка, который покупатель арендовал специально для заключения сделки, занимает несколько минут.

Лично с Айдаго Байясом Катце никогда раньше не встречался и удивлён увидеть вместо безобразного, заплывшего жиром, старого извращенца довольно молодого и красивого человека. Блеснув самоцветом массивного перстня, Айдаго стирает ладонью капли конденсата со стекла криокапсулы и наклоняется, чтобы получше рассмотреть товар. Он долго изучает своё приобретение, наконец выпрямляется и кивает. Сделка состоялась. Клиент доволен: блеск в его чёрных глазах и раздувающиеся тонкие ноздри это подтверждают. Другого результата Катце и не ждал.

— Пока длится процесс выхода из криосна и подготовка, мы можем отметить наше соглашение за ужином, — говорит Айдаго приятным звучным голосом и, не отводя от Катце блестящих глаз, добавляет тише: — А потом можем перейти к десерту.

***

Приятный полумрак окутывает комнату, оставляя освещённым только её центр, где на возвышении стоит огромная кровать. Глубокое мягкое кресло, в котором сидит Катце, стоит к ней так близко, что, протянув руку, можно пощупать покрывающий её чёрный шёлк. На нём с безучастным видом лежит обнажённый мужчина редкой красоты — никогда раньше Раная Уго не поставлял такого совершенства. Наступило время «десерта». Айдаго подходит к кровати, сбрасывает с себя красный халат, и тот кровавой лужей падает на мягкий ковёр. Тело Айдаго стройное, тренированное: понятно, почему он согласился с такой платой — опробовать свою куклу в присутствии продавца. Взгляд лежащего на кровати становится осмысленным. Привязанные руки отчаянно дёргаются, но ремни слишком крепки. В синих глазах мелькает страх.

«Ты знаешь всё о чёрном рынке, Ясон. Разве ты не знал, как там учат новичков? Да, их бьют, — Катце видит, как Айдаго нависает над своей куклой, как изучает её точёное тело холёной рукой и как ужас искажает всегда невозмутимое лицо блонди. — Ты не мог не знать, Ясон, как там обойдутся с кастратом, если об этом станет известно. Тогда, много лет назад, я не планировал объявлять о своей особенности, но кто-то предусмотрительно пустил слух, и сразу же нашлись охотники проверить... Ты не отправил меня на утилизацию, но наказал гораздо хуже. Их было четверо — тех, кто изнасиловал меня впервые. В тот момент я благодарил судьбу, что Танагура лишила меня не только мужских органов, но и нормальной чувствительности. Физически я страдал не сильно, а вот душевно... Хотя что ты можешь знать о душе?»

Айдаго что-то шепчет на незнакомом Катце языке и поглаживает кончиками пальцев совершенное лицо своей куклы. Привязанный к кровати мужчина дёргается и резко отворачивается. Катце пробирает дрожь: синие глаза смотрят на него в упор. На мгновение ему становится дурно — ледяной взгляд этих глаз всегда имел над ним власть. Такое не забыть в одночасье. «О да! Над твоей памятью хорошо поработали, но ты можешь помнить моё лицо и свою отметину на нём». Катце с трудом отводит взгляд и видит, как Айдаго разводит пошире культи и начинает проталкивать между между ягодиц блестящие от смазки пальцы.

«Кукла» дёргается всем телом, но, несмотря на свою нечеловеческую силу, не может вырваться. Айдаго — синдонианец, так что он мало уступает в силе амойской элите. Он трахает свою куклу пальцами одной руки и наматывает её длинные светлые волосы на другую. Катце слышит, как пальцы Айдаго с хлюпаньем скользят в насилуемом теле, как тяжело он дышит, как напряжён его огромный член. Сердце стучит, как сумасшедшее — оказывается, месть может быть такой возбуждающей.

Айдаго устраивается между культями, и Катце видит, как направляемый уверенной рукой член протискивается между белых крепких ягодиц.

«Ты не можешь кричать, Ясон, не можешь говорить. Всё, что ты можешь — дышать и смотреть. И ты смотришь на меня, потому что моё лицо — единственное, что ты отчётливо помнишь из своего прошлого. Вряд ли тебе больнее, чем было мне, но ты страдаешь, как и я когда-то. Этот член насилует не только твоё искусственное тело — личность-то у тебя настоящая. И как бы кудесник Мирте ни прочистил твои мозги, ты понимаешь, что с тобой происходит».

Не выходя из тела «куклы», Айдаго встал на колени и, обхватив культи руками, начал насаживать на себя ставшие вдруг податливыми бёдра. «Расслабился? Вот как? Ты набрался опыта? У того, чьих страданий я тебе никогда не прощу? Рики! Помнишь? Твоя игрушка, ещё одна искалеченная тобой жизнь, ещё одна растоптанная личность. Ты разрушаешь всё, к чему прикасаешься, Ясон Минк. Но встреча с одним монгрелом сломала твою жизнь, ревность другого искалечила твоё тело, месть третьего уничтожит твою душу, если она у тебя есть».

Чёрный шёлк сбился от яростных толчков Айдаго. Красивые губы «куклы» кривятся от омерзения, когда синдонианец меняет позу, ложится сверху, целует в висок и продолжает двигаться — теперь размеренно, почти любовно. Синие глаза по-прежнему неотрывно следят за Катце. «Рики. Моя единственная привязанность. Я не жалею, что дал ему "Чёрную луну" и отправил его к тебе. Он уже был мёртв, для него физическая смерть стала бы избавлением — от тебя, от Гая и от наполненной унижениями жизни, которой он не заслуживал. Теперь он свободен.

Я не жалею, что спустился в Халаза на следующий день после взрыва. И что наткнулся на тот заброшенный тоннель, некогда ведший в Дана Бан. Он был замурован, может, ещё со времён кересского бунта, но взрывная волна открыла его вновь. Я не жалею, что обливаясь холодным потом от страха, полез в него и нашёл тебя. Ты знал об этом тоннеле и рассчитал, что взрыв такой силы мог его распечатать. Сколько же ты полз в надежде спастись? И зачем? Ведь спустя час после того, как Дана Бан рухнул, тебя сочли мёртвым. Никто не думал тебя искать.

Да и кому нужны сломанные игрушки? Разве что Раная Уго и его клиентам. Айдаго Байясу...»

Катце встаёт из кресла — он увидел достаточно, его месть удалась.

Наверх

— Рики, что это, блядь, за хреновина? Ты же обещал стаут! — Люк взревел так, что никто не смог бы усомниться в его принадлежности к племени бизонов — настоящих, здоровенных рогатых тварей с далёкой Терры. — Как это жрать-то вообще?

— Люк, кончай дебила корчить, угомонись! — это уже Гай. Не сказать, что он полностью был на стороне Рики, — скорее, защищал его просто по инерции. Сам он был тоже несколько растерян и недоумённо косился на трофей, лежавший на старом облезлом столе.

— Вы просто тупые не просыхающие пни! — Рики был одновременно горд своей удачей и обижен на недалёких друзей. — Вы дальше дна своих бутылок и видеть не хотите! Это же фарт немыслимый! — от полноты ощущений Рики залез на стол и уселся там, любовно поглядывая на свою добычу. — Вы только поймите, что нам такого не видать, пока не вылезем из этих вонючих трущоб!

— Ты, конечно, парень башковитый, — Сид, как всегда, излагал обстоятельнее всех, без тени недовольства и претензий, — за то мы и вожаком тебя выбрали. Но ты пойми, что это штырит только тебя, а без стаута нам кусок в горло не полезет. Так что вы как знаете, а я пойду прошвырнусь, — Сид подхватил куртку и, не говоря больше ни слова, вышел.

Рики только полыхнул глазами в его сторону. Он уже почти год руководил этой компашкой и знал, когда надо закрутить гайки, а когда — спустить пар. Сейчас был как раз второй случай.

— И то дело! — повеселел Люк и утянул за собой Норриса.

— Рики, ты того... не обижайся, ладно? — Гай подошёл и успокаивающе положил руки ему на плечи. — Просто дай парням проветриться, и завтра всё будет как прежде. Ну, не всегда они тебя понимают, что ж поделать...

— А ты? Ты тоже меня не понимаешь? Тоже уйдёшь?

— Как захочешь, — сказал Гай как можно мягче.

— Иди уже, — буркнул Рики, отворачиваясь. — Будто я не вижу, что тебе тоже свалить хочется! Валите все, мне больше достанется...

Через минуту Рики остался один. Он по-прежнему сидел на краю стола, а перед ним лежало его сокровище — большая плитка чёрного шоколада, лично стыренная из рюкзака зазевавшегося туриста. Разве это может сравниться со всем стаутом мира?

Впервые Рики попробовал шоколад ещё в Гардиан — тогда господин Кугер лично угощал малышей по какому-то немыслимому поводу. Больше такого никогда не было, но именно тогда Рики понял, какова на вкус настоящая жизнь, и что в убогих стенах приюта её не почувствуешь. Воспоминание об этом нежном горько-сладком ощущении засело внутри накрепко, и в первые вольные дни Рики то и дело ловил себя на мысли, что непроизвольно ищет источник этой сладкой благодати.

Но время в Кересе течёт как-то неправильно — вроде и не так много его прошло, но стойкий вкус стаута, сигарет и полухимических рационов напрочь перебил шоколадное послевкусие. Рики перестал страдать о несбыточном, сосредоточился на более насущных вещах и вскоре уже встал во главе молодой, но отчаянно дерзкой и удачливой банды, а это значило, что хотя бы стаута, сигарет и рационов у них будет вдоволь.

Всё шло по накатанной, и не было причин желать чего-то иного — но однажды, в пасмурный танагурский вечер, Рики заметил в наивно распахнутом рюкзаке чужака призывно блеснувшую обёртку. В тот момент он и понятия не имел, что это такое — рука сама дёрнулась за добычей, а потом так же быстро спрятала её под куртку. Уже позже, добежав до относительно безопасного двора, он достал увесистую плитку и прочитал на ней заветные слова.

До логова Бизонов он нёсся, как на крыльях. Ещё бы! Ведь это была не просто добыча, это был знак, это был проблеск света в бесконечной тьме! Раз свершилось одно чудо, и он сможет снова попробовать шоколад — значит, свершится и другое, и они вылезут из этого Кереса! Да, точно вылезут, все вместе! Надо только непременно всех угостить, чтобы они тоже это поняли!

Если бы ещё хоть кто-то захотел угощаться... Но что можно сделать, если люди сами не понимают своего счастья? Пичкать кого-то насильно Рики уж тем более не собирался.

Ту плитку он растянул почти на полтора месяца. Потом искал, конечно, ещё, но такая роскошь продавалась только в самых престижных районах Мидаса, а в доступных монгрелам магазинах под видом шоколадных конфет была такая дрянь, что даже смотреть на нее было противно, не то что пробовать. Но Рики был уверен, что рано или поздно своего добьётся. Это не стало его целью, нет — просто приятным дополнением к тому, чего он стремился достичь во что бы то ни стало.

Непоколебимая уверенность в будущем помогала Рики выйти из многих передряг, пока он не встрял в очередную, самую охрененную передрягу в своей жизни. Словно кто-то лишил его одновременно и разума, и монгрельского чутья, и он оказался на самой что ни на есть вершине, вот только не сам туда дошел, а зашвырнули, будто коврик под ноги. В этой проклятой всеми демонами башне Рики задыхался, как на дне океана, но не прекращал бороться и даже не думал затихнуть, притушить своё пламя, сдаться и смириться. Результат был, но неожиданный — однажды в глазах первого из сыновей Юпитера вместо холодного интереса он увидел отблеск собственного пламени. Понимание сначала сразило мгновенным страхом, как ударом ножа, ведь синий взгляд всегда нёс только боль и унижение. Но искушение было слишком велико — сковырнуть хотя бы верхнюю стружку с надменной ледышки. Да и притяжение этого отражённого огня оказалось воистину непреодолимым. У Рики не было шансов, да и желания противиться этому влечению. С каждым днём дурман увлекал его всё сильнее, наваждение остановилось всё непреодолимее, хотя он вряд ли мог отдать себе в этом отчёт. Это было всем, чем угодно — только не настоящей жизнью. Поэтому все мечты и стремления, что составляли жизнь Рики в Кересе, здесь, в Эос, потеряли какой-либо смысл... Вместе с ними притихла и страсть к шоколаду, хотя в пёстром разнообразии пэтских сладостей тот наверняка был. Рики даже и не вспоминал о нём в эти долгие три года.

Потом был глоток свободы — казалось бы, такой долгожданной. Керес, родные трущобы, друзья — привычная и понятная жизнь. Жизнь, в которую Рики не мог вернуться, как ни пытался. Оказалось, что его держит что-то помимо стен Эос и кольца на члене. Что-то мешает по-прежнему легко окунуться в будни Бизонов, обнять Гая, забыться за стаутом на монгрельской вечеринке... Ясон, сука, вставал перед глазами, как призрак, и днём, и ночью, но дело было даже не в нём.

Рики был в тупике. Впервые он не знал, что делать. И потому предпочитал забираться вместе с байком в самые глухие и ядовитые места родного города — там почему-то проще думалось.

Раньше всё как-то было проще, да и мечталось легче. Казалось, что ещё немного удачи — и ты взлетишь, как шаттл с космодрома. Выберешься из кересской грязи, вытянешь друзей, заберёшься на самую вершину мира — дальше только ветер и звёзды! Пусть для этого надо воровать, убивать, корячиться на чёрном рынке — когда есть цель, всё это не страшно.

А теперь... Он три года жил в Эос, и оказалось, что в этом мире других вершин-то и нет. Он изнутри познал существование блонди — блестящих небожителей, всесильных чудовищ и самых несвободных созданий на этой планете. И любой, приблизившийся к ним по силе, был ещё более несвободен, взять того же Катце...

Так к чему стремился Рики? Опутать себя ещё большим количеством цепей? Ввязаться в одну из чужих игр, тщетно пытаясь познать её правила? Лишить себя даже того призрака свободы, что всё ещё гуляет по Кересу?

И самое главное — что ему делать теперь, когда нет возврата к прежней жизни, а впереди высматривать нечего...

Рики ответов на эти вопросы не знал и чувствовал, что с каждым днём запутывается всё больше. Но ответы были нужны не только ему самому — ответа требовали Бизоны, ответа требовал Гай, с каждым днём всё настойчивее. И наконец, ответа потребовал Ясон.

Бывший пэт этому даже обрадовался. В отличие от прочих, Ясон умел требовать так, что ни вздохнуть, ни выдохнуть. Дурман окутал Рики с новой силой, и хоть одна из частей головоломки нашла свое место. Без этого бездушного чудовища не будет и Рики, так стоит ли строить из себя самоубийцу и противиться судьбе?

Рики согласился на всё — вернуться, быть снова игрушкой, жить в беспросветной клетке Эос. Для него уже не было особой разницы — клетка сама следовала за ним по пятам, не отпуская ни на минуту. Даже когда неожиданно случилось предложение переезда в Апатию и продолжения работы на чёрном рынке, казалось, что ничего не изменится.

Но, видно, правду говорят, что труд полезен. Стоило немного заняться делом — и в мозгах просветлело. Рагон побери, он ведь ещё жив и на что-то способен! И жить вдруг оказалось интересно! Интересно работать, узнавать новое, а самое удивительное — с Ясоном тоже было всё интереснее. Вне проклятой башни тот стал совсем другим, и Рики буквально с каждым днём ощущал, как расширяются его границы желаемого и дозволенного...

Он никогда раньше даже не мечтал пропустить эти невесомые волосы сквозь пальцы, узнать их на ощупь, почувствовать всем телом исходящий от них ток... Теперь же он мог делать это бесконечно — главное, не забывать дышать, когда в груди становится тесно от восторга.

Даже в детстве Рики никогда не верил сказки, но вдруг оказалось, что самая прекрасная и волшебная сказка сбывается сейчас, прямо вокруг него, и он будет последним идиотом, если не поверит... И как не поверить, если вот оно, на кончиках пальцев — шёлковый холод идеальной кожи, стальная твёрдость мышц, чёткий абрис лица, и всё это можно гладить, ласкать, ощущая ответную невольную дрожь и чувствуя себя властелином целой вселенной.

После такого Рики всегда парил, как на крыльях. Катце только посмеивался и качал головой, но Рики не обращал внимания. Он был счастлив и каждый вечер мчался на квартиру в Апатии, чтобы проверить — не померещилось ли ему всё это?

Однажды вечером Рики, выйдя из офиса Катце всё в том же благодушном настроении и оглядевшись вокруг, решил слегка изменить привычкам. То есть не нестись домой кратчайшей дорогой, а не спеша побродить по прогулочной зоне Мидаса. Неплохая погода настраивала на созерцательный лад, да и Ясон сегодня собирался задержаться в Эос, так что спешить было некуда.

Гуляя среди разряженной публики, Рики держал руки в карманах, чтобы они ненароком не вспомнили былые навыки. Нет, всё-таки долго ему ещё ощущать себя чужим среди обычных горожан. А может, и вовсе — всегда? Вот уж кем он никогда не хотел быть — так это одним из толпы!

Мысли текли лениво, особо не задерживаясь ни на чём. Ровно до того момента, как Рики краем глаза заметил вывеску с названием, знакомым до боли. Шоколадный магазин!

Сердце застучало где-то в горле, руки мгновенно вспотели, и Рики очнулся, только когда в него врезался уже третий прохожий — оказалось, он так и застыл на середине тротуара, не в силах тронуться с места и решиться на что-либо. Словно ребёнок, которому подарили линкор на день рождения. Впрочем, почему сразу линкор? Перед ним просто кондитерская лавка — можно открыть дверь и войти. И денег должно хватить хоть на что-то — всё-таки Катце платил ему достаточно. Так что же, выходит, мечта — вот она, только руку протяни? Захотелось в голос рассмеяться — просто чтобы поверить, что это не сон, не игра воображения. Прямо чудеса творятся в последнее время!

Рики тряхнул головой, отгоняя последние сомнения, и решительно толкнул дверь магазина.

Ясон пришёл поздно, уже в первом часу. Удивлённо вскинул бровь, увидев на столе в гостиной открытую, но ещё не початую коробку с набором шоколадных конфет. Улыбнулся, всё так же молча подошёл к стоявшему у окна Рики — и чуть не покачнулся, оказавшись в кольце рук.

Рики уже успел его изучить: когда блонди приходил вот такой, совершенно молчаливый, это означало крайнюю степень измотанности. Достали его в этой рагоновой башне, все вместе и каждый по отдельности, а может, ещё и федералы добавились.

— Я тебе шоколадку купил, — после пары минут безмолвных объятий сказал наконец Рики.

— Я вижу, — улыбнулся Ясон, зарываясь лицом в жёсткие чёрные волосы своего пэта. — Удивительно, ты знаешь, что это такое.

— Представь себе, знаю! — Рики засмеялся, вспомнив, каких усилий ему стоило не слопать все конфеты сразу, едва выйдя из магазина. — Попробуешь? Или ты ужинать хочешь?

— Нет, я сыт, — Ясон разорвал объятия и начал медленно расстёгивать застежки верхнего съюта. — А вот от шоколада не откажусь. Если, конечно, ты меня угостишь, — продолжил блонди, приступая к стягиванию перчаток с тонких длинных кистей.

— Угости-и-ить? — Рики не смог утерпеть и потянулся погладить изящные пальцы, освобождённые из плена белой ткани. Конечно, его руки не смогли остановиться и полезли дальше — на блонди было ещё немыслимо много одежды. — Но я не знаю, как!

— Всему-то приходится тебя учить, пэт! — усмехнулся Ясон и в свою очередь потянул вверх чёрную футболку Рики. — А ты знаешь, что шоколад — один из сильнейших натуральных афродизиаков?

— А? Что? — Рики был всецело занят стягиванием брюк с бёдер блонди и не сразу понял, что там наверху говорят.

— Я понял — ты соскучился по нашим милым развлечениям, — Ясон изящно перешагнул через упавшие брюки и чуть потеснил монгрела к стене. — Ты прав, некой остроты не хватает.

— Что? Ясон, нет! — Рики и сам не понял, когда его, уже полностью обнажённого, прижали спиной к стене, лишая всякой возможности манёвра.

— Да, Рики, да, и ты сам прекрасно это знаешь.

И куда подевалась усталая мрачность блонди? Сейчас его глаза горели, с губ не сходила ехидная улыбка, да и другие признаки повышенной бодрости были налицо. У Рики, как обычно, перехватило дыхание от предвкушения. «Ты хочешь поиграть, Ясон? Давай поиграем... теперь я тоже знаю правила!»

Колено Ясона протиснулось между ног монгрела, оставаясь в считанных миллиметрах от полувставшего члена. Рики невольно потянулся навстречу, но на грудь властно легла сильная рука, не давая пошевелиться.

— Здесь не нужна спешка, пэт. Мы же угощаем друг друга, верно? — прохладные руки почти невесомо оглаживали бёдра и низ живота, не желая сосредоточиться на самом главном. — В тонком процессе дегустации самое важное — никуда не торопиться, — губы Минка обхватили сосок Рики, и монгрел невольно застонал от пронзившей всё тело дрожи. Ему тоже хотелось обнять блонди, но руки отказывались слушаться, безвольно повиснув.

— Ты наконец-то стал послушным, мой пэт, — теперь лицо Ясона было очень близко, так близко, что не рассмотреть, только горячее дыхание накрывало губы. — Я никогда в тебе не сомневался.

Рики хотел было спросить, когда же они возьмутся за конфеты, но его уже втянули в глубокий поцелуй, так что ни слов, ни мыслей в голове не осталось.

Сознание уплывало, отказываясь присутствовать в не подчиняющемся ему теле... Рики, силясь хоть как-то овладеть ситуацией, мог лишь запоминать краткие мгновения просветления.

Вот он так же притиснут к стене, но уже повис на блонди, обхватив его руками и ногами, принимая в себя яростные толчки и чувствуя крепкие руки на своей заднице.

А вот он уже на кровати, стоит на четвереньках, зубы Ясона слегка прикусывают загривок, а его рука скользит по члену в такт медленным, размеренным движениям... ещё, и ещё, и ещё... Рики сминает пальцами простыню и захлёбывается криком.

Финальный раунд они провели не на постели и даже не на полу, а почему-то на столе. Уже выныривая из тумана наслаждения, Рики понял, что сидит верхом на бёдрах Ясона, а тот раскинулся во всей своей красе на гладкой деревянной столешнице — благо, она была достаточно широкой.

Рики, чувствуя, что сил не осталось ни на грош, со счастливым вздохом растянулся прямо на груди блонди и уткнулся носом в выемку ключицы. Ему всегда хотелось запомнить, чем же пахнет это совершенное тело — но запах всегда ускользал, растворяясь, словно утренний сон. Рики потёрся носом о чуть влажную кожу, лизнул её — нет, всё равно не уловить, а жаль...

— Ты хочешь продолжить дегустацию, монгрел? — мурлыкнул блонди, устраивая руки на его спине.

— Ясон, шоколад! — Рики чуть приподнялся на локтях. — Мы же про шоколад забыли, никакого угощения не получилось!

— Угощение как раз получилось отличное, — Ясон каким-то немыслимым, нечеловеческим движением привёл их обоих в сидячее положение и, поудобнее перехватив монгрела, устроился на краешке стола. — А шоколад мы распробуем сейчас, чтобы заняться сравнительным анализом внутренних ощущений до и после приёма естественного стимулятора.

— О-о-о! — только и смог выдать на это Рики. — Я тогда пойду воды принесу, что ли.

Конфеты они всё-таки съели, чему Рики был несказанно рад. Такого богатства вкуса он раньше не ощущал. А вместе с Ясоном поедание шоколада превратилось в полноценный разврат. Рики безумно понравилось чувствовать тающую сладость на языке и одновременно целовать пахнущие шоколадом губы блонди. А потом вылизывать его лицо, пальцы, торс, потому что измазались они оба невероятно. Да и сравнительный анализ удался на славу — таких впечатлений ему ещё не доводилось испытывать! А самое приятное, что после всех этих игр от блонди стало тонко, едва уловимо пахнуть шоколадом. Рики блаженно вздохнул и улыбнулся — это был запах сбывшейся мечты...

Наверх

Что он попал — Рауль понял почти сразу, когда они с Леоном Клэром пришли в апартаменты Первого Консула для обсуждения кое-каких вопросов — по личному приглашению, между прочим, — а Ясона в гостиной не оказалось. Кэл, фурнитур Ясона, открыл двери, вежливо поздоровался, предложил присесть, принёс напитки, лёгкую закуску и куда-то испарился, предупредив, что господин Минк задерживается по очень важным делам и просит подождать. Из консульской спальни при этом доносились странные звуки; и Рауль, догадавшийся об их природе, моментально сообразил, какие «важные дела» у Ясона нарисовались. Видимо, опять случился «форс-мажор», а встречу перенести Ясон, конечно, забыл. Впрочем, посмотрев на таймер, Рауль убедился, что вины Консула тут нет — это они пришли немного раньше.

Поэтому сейчас господин Ам сосредоточенно пил апельсиновый сок, злился, отчаянно завидовал и пытался отвлечь Леона беседой, делая вид, что ничего особенного не происходит. А Леон не отвлекался, только становился всё тревожней и тревожней.

— Рауль, тебе не кажется, что там кому-то очень плохо? — наконец, не выдержал господин Клэр.

Сказать, что там, наоборот, кому-то очень хорошо, так и тянуло. И пронаблюдать за реакцией господина Клэра — но тогда не избежать подробных объяснений. Леон был очень въедливым блонди и просто так бы не отступился.

— Я не понимаю, о чём ты? — Рауль, хоть убей, не мог придумать, как соврать, чтобы Леон от него отстал к рагоновой матери. И хорошо бы, чтобы ещё и заткнулся.

— Да неужели ты не слышишь?! А сейчас... Сейчас там кого-то пытают!

Спорить было сложно. Именно на что-то подобное эти звуки и походили.

— Леон... Ясон на своей территории в своём праве. Если он решил кого-то душить или пытать, то мешать не стоит. Может оказаться, что это — дело государственной важности. Тогда совсем нехорошо получится, если помешаем, — Рауль наконец придумал, что соврать, и облегчённо выдохнул. Получилось не очень, но хоть какое-то объяснение.

— Да, но зачем же собственноручно? — не отставал Леон. — Мог бы Жильбера попросить. У него отличные специалисты.

— Есть тайны, которые нельзя доверять никому! — глубокомысленно изрёк господин Ам. И тут, как назло, из спальни донёсся особенно громкий и протяжный вопль, а потом всё стихло.

— По-моему, это кричал Ясон, — Леон опасливо покосился в сторону приватной части апартаментов.

Рауль неопределённо пожал плечами и налил себе холодной воды, которая оказалась очень кстати: на воображение господин Ам не жаловался и приблизительно представлял, что может делать Ясон или что можно делать с Ясоном, чтобы он издавал такие звуки.

Леон вдруг резво подхватился и рванул в сторону дальних комнат. Рауль бросился за ним, но поймать господина Клэра не успел.

К счастью, Ясона в спальне уже не оказалось. Скорее всего, он пошёл в душевую комнату.

«Вспомнил наконец, что гостей пригласил, паразит», — опять с завистью подумал Рауль.

Но, к сожалению, куда-то делся только Ясон, а вот его монгрел совсем никуда не делся, и, войдя в спальню, Леон как раз поймал «нужный» ракурс — раскинутые в стороны ноги, между которыми в безволосом паху уютно устроился монгрельский член, такой же смуглый, как и весь его хозяин. «А ничего так», — оценил Рауль фигуру монгрела в целом. Невысокий, мускулистый и жилистый, пэт Ясона был далёк от того варианта, который предпочитал господин Ам, но тоже был вполне неплох. Напоминал большого хищного зверя из семейства кошачьих. Но Леон вряд ли сейчас мог оценивать внешние качества пэта. Он слегка повернулся к Раулю, пытаясь одновременно следить и за ним, и за монгрелом, и изрёк:

— У Ясона в постели пэт!

Голос Леона звучал именно так, как и ожидал Рауль. Сложно сказать, чего в нём было больше: изумления, возмущения или брезгливости.

Рауль мысленно выругался на кересском обыкновенном и выбрал самое невинное выражение лица из всех ста восьмидесяти шести, которыми владел.

— Рауль! У него в постели пэт! Смотри! — не унимался Леон и отчаянно тыкал пальцем в голого монгрела, как ребёнок — в большого усатого жука. Одновременно с ужасом и восхищением. Объект столь пристального внимания господина Клэра, развалившийся во всей красе на широкой консульской кровати, видимо, как раз собрался вздремнуть. «Хоть бы прикрылся», — досадливо подумал Рауль. Но монгрел мысли читать не умел, поэтому Леон получил возможность лицезреть всё в подробностях. Если Ясона Минка прозвали ледяным блонди, Орфея — блонди-совершенство, то Леона Клэра смело можно было назвать блонди-любопытство. Он очень любил всевозможные пикантные тайны, сплетни и подробности. Но в этот раз «подробности» монгрела подкачали и оказались весьма средними. Член его был не очень большим и не очень маленьким. В самый раз. Подходящий размер для того, чтобы поместиться в не слишком могучий, но твёрдый консульский кулак.

— Такого просто не может быть! — неудачно начал Рауль и тут же расстроился. Да, врать так, как это умеет Ясон Минк, у него не получалось никогда.

— Ну как же не может быть? Вот же он! — Леон сделал шаг в сторону кровати.

— Да, действительно, пэт, — пришлось согласиться Раулю. — Но, поверь, Леон, для этого есть серьёзная причина.

Тут Рауль задумался, но, к счастью, в этот момент монгрел проснулся и открыл левый глаз. С интересом посмотрел на Леона, заворожённо таращившегося на его член, и хищно улыбнулся.

Тут Рауль понял, что блонди, как и человеку, свойственно ошибаться. До этого сладко дремавший монгрельский половой орган, аккуратный и вполне миниатюрный, вдруг проснулся, потянулся, зашевелился, как живой, и быстро увеличился в размерах почти в два раза, на глазах изумлённого господина Клэра набирая мощь и наглость. Леон был очень осторожный и предусмотрительный блонди, поэтому сразу понял, что им серьёзно заинтересовались, и немыслимым кульбитом оказался у Рауля за спиной.

— Нихрена себе акробат, — удивился пэт, лениво почесал пятернёй яйца и, перевернувшись на живот, задремал. А Леон теперь рассматривал крепкую, небольшую монгрельскую задницу с отчётливым следом от укуса на правой полужопице и две очаровательные ямочки на пояснице.

— Рауль, а всё-таки — что делает пэт в кровати нашего Консула? — капризно спросил Леон.

«Только что чесал мошонку», — очень хотелось сказать Раулю, но ситуацию таки надо было спасать, поэтому господин Ам усилием воли взял себя в руки и выдавил:

— Спит, — на большее фантазии пока не хватило.

Леон саркастически поднял левую бровь:

— А почему он голый?

Та-ак... Почему он голый... Почему он голый...

— Видишь ли, Леон. Ты же знаешь, что пэт Ясона Минка совсем немножко...

— Что? — оживился Леон в ожидании какой-нибудь интересной сплетни.

— Он совсем немножко... монгрел.

— А-а... — разочарованно протянул господин Клэр. Это была совсем не новость, скорее наоборот.

— Так вот, — продолжил Рауль. — У монгрелов такой обычай. Они всегда спят голые, вообще всегда. Мне Гидеон рассказывал.

— А почему он весь в...

Действительно. Тело пэта украшали старые и совсем недавние засосы, и самый свежий красовался как раз на виду — на аккуратной монгрельской заднице.

— У... упал. А-а потом подрался, — быстро исправился Рауль. — Вчера в салоне подрался. И... его пэт Гидеона укусил. Это все видели.

— Но почему он спит не в своей постели?

— Леон, мне кажется, или мы пошли по кругу?

— Пэт должен спать у себя, — уперев руки в бока, назидательно произнёс Леон.

— Я открою тебе врачебную тайну, но держи рот на замке. Потому что Ясон не хочет, чтобы его пэт отправился в утилизатор, а если эта информация всплывёт...

Господин Клэр весело насторожился, и это был хороший признак.

— Полная конфиденциальность, Рауль! Полная! Даже не сомневайся! — глаза Леона горели огнём предельной заинтересованности.

— Пэт нашего Консула мучается кошмарами! — изрёк Рауль таинственно.

— И всё?

— Да! Страшная тайна, Леон, ты обещал! Пэту снятся ужасы, и тогда... Он прибегает к своему господину, чтобы тот его успокоил... Рассказал сказку. Только тогда пэт засыпает.

— А-х-т-да? — Леон Клэр выглядел очень разочарованным, и Рауль мысленно поздравил себя с победой. Наконец он нашёл хорошее объяснение.

— А то, что ты слышал, когда мы ждали Ясона — это пэт кричал во сне, снилось ему опять что-то, — фух. Кажется, он справился. — Пойдём, Леон. Ясону может не понравиться, что мы...

— Да-да-да! — заторопился господин Клэр. — Пойдём скорее!

***

— Спасибо, Рауль. Не знаю, что бы я без тебя делал, — сказал Ясон, расставляя на доске шахматные фигуры.

— Квиты, — улыбнулся господин Ам. — Но, увы, так виртуозно врать, как ты, я ещё не научился.

— Положение обязывает, — пожал плечами Ясон. — При моём создании Юпитер написала особую программу для качественного функционирования этого важнейшего для политика навыка. Эксклюзивную.

За несколько дней до описываемых событий.

Леон Клэр открыл дверь в кабинет первого Советника и остановился как вкопанный, широко распахнув глаза и хватая ртом воздух. Ясон, который шёл за ним следом, выглянул из-за плеча Леона, потом резво обогнул любопытного блонди и закрыл дверь прямо перед его носом.

— Ясон, а что там такое? А что они...

— У моего дилера заболела спина, и я послал его к Раулю, чтобы тот сделал ему массаж, — невозмутимо пожал плечами Первый среди равных.

— А почему Катце голый?

— Леон, ты когда-нибудь видел, чтобы массаж делали одетому?

— А почему голый Рауль?

— В прошлый раз, когда Рауль практиковал массаж, он испачкал ароматическим маслом свой любимый сьют. И теперь делает массаж голым. Всегда.

— О, как интересно! Всем? — восхитился господин Клэр и надолго задумался.

***

— И что, поверил? — усмехнулся Рауль.

— Какая разница? Но, как сказал один мудрец: «Если не готов к славе...

— ...двери надо закрывать на замок», — согласно кивнул господин Ам.

Наверх